– Уходим, Астя, отсюда, – говорю я. – Они тут все ненастоящие.
Мы сразу в другой институт пошли, растениеводства.
Там нам сразу вручили по саженцу клубники и рассказывают:
– У нас тут всё просто. Поливайте цветы, подрезайте растения в оранжерее – и сами всему научитесь. А высшую математику с иностранными языками мы уж вам как-нибудь между делом изложим. Как вам такая задачка?
– Это вы хорошо придумали, – говорю я. – Сразу видно, знаете своё дело. И воспитательный момент присутствует.
А Астя говорит:
– Зачисляйте нас, мы уже всё обдумали.
Нам говорят:
– Нет уж, сначала экзамен. Вот вам саженцы деревьев. Посадите десять штук в шахматном порядке и возвращайтесь.
Мы дождались осени (экзамен-то с подковыркой был: надо было знать, что деревья только осенью и весной высаживают), посадили деревья, пришли в институт и стали учиться. А потом так научились, что даже с Астей растение новое вывели – вневременник. Очень любопытное – днём растёт, а ночью уменьшается. Листья один день крупные, один день мелкие, а в субботу и воскресенье у растения выходной. И дипломную по вневременнику мы защитили, и все нам хлопали.
Уж не знаю, сколько мы там проучились, но когда вышли, то увидели, что какой-то старичок по дороге катит огромную глыбу, ни на что не похожую, но кругловатую. Он нас увидел и кричит:
– Молодые люди! Помогите эту штуковину откатить на десять-пятнадцать километров.
– Это в неизвестном направлении? – интересуюсь я.
– Это ко мне домой, – говорит старичок. – Он у меня перемещается. Где-нибудь да отыщем.
– Давайте, – говорит Астя. – Давно мы живым людям не помогали, всё больше зелёным насаждениям. Кати, Кимка.
– И ты, Астя, тоже кати, – вежливо говорю я.
И вот мы катим, а люди на нас оглядываются, а мы им руками машем, потому что приветливые.
– Что это за штука-то? – говорю я старичку. – Будет ли из неё какой-то толк, или так, для красоты?
– Надеюсь, – говорит старичок, – что это философский камень, только проверить надо.
– Как проверить? – спрашиваю. – Расковырять?
– Нет, – говорит старичок. – Влезть наверх и подумать. Если будет думаться, значит, философский.
Мы как раз в лесу были, и Астя, цепляясь за ветки деревьев, сразу наверх полезла. Села наверху и молчит.
– Ну как? – кричу я ей. – Думаешь чего-нибудь?
– Думаю, – говорит Астя, – о том, какой ты, Кимка, всё-таки когнитивный.
– О, – говорит старичок. – Надо же, философский. Я теперь труд какой-нибудь напишу. Про лень.
Прикатили мы философский камень к дому старичка, а дом в каком-то разобранном состоянии – крыльцо отдельно, крыша отдельно и стена одна тоже отдельно. И забор такой, как Асте нравится.
– Давайте, – говорит, – ребятки, откатим это всё к дому и как-нибудь совместим, если вы ещё не торопитесь.
Мы откатили и совместили, а старичок и говорит радостно:
– Спасибо вам, что взяли и помогли! Может, я тоже могу чем-то вам помочь? Что-нибудь куда-нибудь откатить?
Я тут же нашёлся.
– Да, – говорю. – Откатите нас с Астей в возрасте. А то мы и пожить не успели.
– Я от тебя, Кимка, другого и не ожидал, – говорит старичок. – До скольки годков откатывать?
– Меня, – говорю, – с запасом, до семи. А Астю для справедливости до шести давайте.
Астя и глазом моргнуть не успела, как уменьшилась. А я тоже уменьшился, попрыгал на месте и говорю тоненьким голосом:
– Спасибо большое. Ну, а теперь нам точно некогда.
И мы побежали через лес домой – давно там не были.
Дверь мне открывает Демид, одинакового теперь со мной роста и возраста.
– Ты мой брат Кимка, – говорит Демид. – Я тебя сразу узнал. Мне много про тебя рассказывали. Ещё говорили, когда я был совсем маленьким, ты приходил. Заходи, не стой на пороге.
И улыбается, а я тоже улыбаюсь.
– Как родители? – спрашиваю.
– Смотрят, – говорит Демид.
Нам многое нужно было друг другу рассказать, и мы проговорили неделю, не меньше. Я узнал, что кремовый в один день разделился на двух кремовых, и одного Демид подарил другу на день рождения. А чёрный верблюд вылез из холодильника и научился приносить тапочки. Пока мы говорили, верблюд лежал рядом и время от времени грустно вздыхал.
– Мы, – говорю, – с Астей долго дома не собираемся оставаться. Пойдём в какое-то кругосветное путешествие или на какую-то планету, не знаем ещё.
– И я с вами хочу, – говорит Демид. – Мне тоже пора.
– Тебе, – объясняю я ему, – надо хотя бы в школе показаться. Первый раз в первый класс, а дальше несущественно.
– Я уже был, – говорит Демид. – С шести лет пошёл. Мне хватило.
– Тогда выходим на рассвете, – говорю я. – Готовься.
– Ой, – говорит Демид. – У меня есть несколько срочных дел где-то на недельку. Подождёшь?
– Подожду, – говорю. – Ты же меня вон сколько ждал.
Стал я сидеть дома, то и дело в окно выглядывая – не идёт ли Демид?
Один раз вечером у нас электричество отключили, папа увидел меня и как спохватится:
– Мальчик, ты кто?
Не знаю, что было бы, если бы электричество снова не дали. Через неделю пришёл Демид и принёс большой пакет шариков: будто бы пинг-понговые, но каждый в десять раз меньше.
– Шуршат хорошо, – говорит Демид. – И летают здорово, если подуть.
– Пойдём к Асте, – обрадовался я. – Она дует здорово.
Пришли мы к Асте, а она на пороге с вещами стоит.
– Хватит, – говорит, – с меня этой сытой жизни, пойдёмте уже, – и кусок торта дожёвывает.
Мы уходим от нашего дома, а люди выстроились толпами и провожают нас. Плакаты у них в руках, на них написано «Кимка», «Демид» и «Астя», или всё вместе, или «Во славу мира день-деньской», а к нам они книжки протягивают.
– Подпиши, – кричат, – Кимка, подпиши!
А я им:
– Как же я подпишу, если я ещё не написал ничего?
А мне говорят:
– Ну и что, зато за тебя такие умные люди книжки писали.
