Что ж, видно, уже пора переходить к разговору о сочинении сценариев.
Предварительные итоги
Остановка в пути
Итак, сочинение сценариев художественных, а точнее, игровых фильмов (ведь художественными могут быть и документальные, и научно-популярные), или, так теперь называют эту профессию, – кинодраматургия.
КИНОДРАМАТУРГИЯ – дитя XX века, новый вид литературы, с некоторых пор законный, хотя его законность и полноправие нередко подвергаются сомнению. Высокий вид, потому что сценарий должен отражать жизнь в той же мере, в какой ее отражает большая литература, и быть художественно завершенным, имеющим самостоятельную ценность. И в то же время это вид подчиненный, ибо он – остановка в пути кинематографического процесса. Как ни хороша эта остановка, которая называется СЦЕНАРИЙ, хочется, любопытство гонит, отправиться в дальнейший путь, по запланированному маршруту, до пункта, который называется ФИЛЬМ. Но на этом отрезке дороги мы передаем руль в чужие руки. И наш, как мы уверены, прекрасный драматический механизм иногда вдруг теряет скорость, начинает вилять и пробуксовывать. Иначе говоря, наша, казалось бы, совершенная конструкция становится всего лишь поводом, материалом, полуфабрикатом, называйте как хотите, для энергичной деятельности других людей. Пережить это очень трудно, потому что их руки нередко бывают не той чуткости, не той нежности, не той мужественности, какими мы их представляли, поскольку руки эти, оказывается, служат иным творческим и прагматическим задачам, а иногда и действуют сообразно иному уровню совести и иному честолюбию, чем то, что гнало нас, когда мы сочиняли свое произведение. Единомышленники в искусстве встречаются, увы, не так уж часто. Но, к счастью, все же встречаются!
Этот этап в кинопроцессе считается этапом режиссерского доминирования, самовыражения, давления режиссерского мировидения, я не хочу сказать, мировоззрения, которое у нас предполагается единым, но вот видение мира может быть разным. И если это видение мира не совпадает с нашим видением мира, то возникает некий перекос в реализации сценария.
Судьба сценариста – судьба драматичная, и, как всякая драматичная судьба, она реализуется в борениях. Его взаимоотношения с режиссером становятся подчас конфликтными. И «жанр» этих взаимоотношений может быть любым, от розовой пасторали до трагикомедии, иногда даже с убийством. Эти отношения могут быть никчемными. Но всегда сценаристу надо обладать мужеством, а может быть, и долей легкомыслия, чтобы, зная, куда он идет, и предполагая, что его ожидает, все же идти, идти…
Говоря о взаимоотношениях сценаристов и режиссеров, я не могу не вспомнить с любовью и глубоким уважением человека, который долго был главою советских кинодраматургов, – удивительно яркую личность, Алексея Яковлевича Каплера.
Памятование Каплера
Я был наслышан об Алексее Яковлевиче Каплере задолго до того дня, как мы познакомились. Знал о нем, как об авторе знаменитых в те давние времена фильмов. Слышал о нем, как о человеке с рыцарским строем души, как о художнике, одержимом в своих пристрастиях. Образ Каплера всегда был окутан весьма привлекательным романтическим флером. Уже потом, когда мы подружились, – надеюсь, что могу так сказать, – я понял, что главной стихией его существа было желание любить. Он обладал уникальной способностью окружать предметы своих увлечений, а ими могли быть и друзья, и женщины, и произведения искусства, чем-либо захватившие его, такой интенсивной атмосферой восхищения, что не поддаться ей было поистине невозможно.
Восторженные речи Каплера казались чрезмерными. Эмоции захлестывали его, и, даже когда я был с ним решительно не согласен, у меня не хватало энергии перечить ему – все равно он в своей одержимости не услышал бы возражений. Но в его оценках, несмотря на их явную субъективность, не бывало умысла, искренний, подчас даже наивный порыв всегда владел им. Хотя он и кипятился в спорах, он никогда не бывал высокомерен с теми, кто думал иначе. Каплер не считал себя хранителем истины «в последней инстанции». Его по-молодому горячие славословия возникали обычно спонтанно, как, впрочем, и его гнев. А гневен он бывал, да еще как!.. Он просто приходил в ярость, когда покушались на достоинство нашей профессии, когда ущемлялись самолюбие или интересы его товарищей по перу. Он никак не мог смириться с тем, что слово паритет, такое естественное в былых взаимоотношениях постановщика фильма со сценаристом, повсеместно заменилось на приоритет режиссера. Что режиссеры, вне зависимости от опыта, таланта, склонности к сочинительству, по уже утвердившемуся с некоторых пор неписаному порядку становились явными или скрытыми соавторами кинодраматурга. Все чаще и чаще в рекламных плакатах и в рецензиях на фильмы отсутствовало имя сценариста, и древняя мысль о том, что «вначале было Слово», никого не вразумляла.
Вне борьбы за утверждение сценария как основы фильма, как самостоятельного и полноправного литературного жанра, имеющего все основания увековечивать себя в журналах и книгах, невозможно понять личности Каплера. Его общественный темперамент был велик. На общественную деятельность он не жалел ни сил, ни времени. Его обычная приветливая, улыбчивая корректность сменялась жесткой резкостью, когда дело шло о престиже нашей корпорации. Вообще его гармоничная натура на удивление соответствовала его внешности, его манерам. Он никогда, на моей памяти, не бывал самоуверен и нарочито авторитарен. Он, несомненно, был нашим лидером и достойно представлял нас и дома, и за рубежом. Мы все помним, каким импозантным хозяином он бывал, когда в качестве вице-президента Международной лиги кинодраматургов принимал в Союзе кинематографистов СССР сценаристов со всех концов земли, как весело вел заседания, как мило, чуть старомодно острил, как заразительно хохотал на любую толковую шутку, каким тактичным и опытным полемистом он был, каким уважением пользовался. Да и в самом деле он был на редкость очаровательным человеком.
Как быстро повседневность становится историей! Легкая, незамутненная творческая атмосфера на собраниях кинодраматургов, руководимых Каплером, еще хранится в памяти. Чувства, объединяющие тогда нас всех, были доброжелательными, дружественными. Как хотелось читать свои свеженаписанные сценарии товарищам по секции, какими заинтересованными, непринужденными бывали обсуждения. И когда теперь мы иногда с ровесниками начинаем вспоминать, как и кто именно читал вслух свое сочинение и как его потом разбирали, то ностальгически улыбаемся. А это кое-что да значит!..
Светлая ему память!..
Структурные модули человеческих коллизий
В любом художественном творчестве наступает миг, когда автор вдруг чувствует, что сделано все, что уже, как говорил Твардовский, «ни прибавить, ни убавить», что вещь доведена, по его же словам, «до полной, необратимой отчетливости», что она уже готова отделиться от него.
Сценарий закончен, и мы относим его на студию. Пока он еще не полностью оторван от нас, но он уже и не совсем наш. Его начинают исследовать, вскрывать, препарировать, стремясь обнаружить врожденные пороки или благоприобретенные болезни, наконец ставят диагноз и предлагают лечение, и если он в результате этих действий испускает дух, то и реанимируют. И мы снова садимся за стол, за машинку, заново начинаем придавать ему привлекательный вид и собираем все оставшиеся силы для обольщения. Обольщения всех, кто имел к нему хоть какое-то касательство. От нашего милого редактора до… уж и не знаю, кого назвать. И вот, наконец, режиссер – он появляется, «как долгожданный сюрприз» (помните выражение Карлсона, который живет на крыше?) – и часто все начинается «по новой», с препарированием, с испусканием духа, и если удача сопутствует нам, то и с реанимацией.
