– Ну, вот, – раздался ее вполне серьезный голосок, она не смеялась надо мной, она мне сочувствовала. – А ты теперь всегда будешь стоять на моих сапогах?
Я скосил глаза вниз и увидел, что мои пропыленные, босые пятки прямо вросли в ее золотые сапожки.
– Спасибо, Волик, ты лучший конь на свете, и я тебя люблю! Данке-шен!
Волик издал негромкий довольный звук, вроде коротенького ржанья, и шумно, прерывисто вздохнул, словно ребенок во сне.
– Он ведь тоже волновался, – сказала девочка, отодвинула меня чуть в сторону, ведь я уже сидел в седле впереди нее, дотянулась до лошадиной морды и потрепала Волика кончиками пальцев по щеке. Волик оскалился, словно улыбнулся, и повернул назад морду. А девочка вынула что-то из кармана и, навалившись мне на спину, так что я почувствовал все ее тепло, а ее щека коснулась моего уха, дотянулась до лошадиных губ. Волик тряхнул гривой и захрустел.
– Что ты ему дала? – спросил я. По-моему, это были мои первые слова, которые я, уже спасенный, смог произнести.
– Морковку. Он сказал няне, что это для него самый мед.
– Он сказал?
– Он, глупый ты мальчик, конечно, он.
– У тебя есть няня? – Мне что-то стало обидно, и я перевел разговор.
– Есть.
– И у меня есть. А как тебя зовут?
– У меня много имен. Дома – Елочка, во дворе – Ела. На работе – Иоланта.
– Ух ты! На какой работе?
– В цирке. Я – Труцци.
– Ну да! И что ты делаешь?
– Мы работаем с Воликом. Вольтиж.
– Это что?
– Ну, всякие номера. В седле. На рыси. На ходу.
Она вскочила на ноги в седле, натянула повод над моей головой, подняла стек. Волик послушно вздрогнул и пустился небыстрой рысью, выбрасывая передние ноги. А она – я этого не видел, потому что не решался обернуться назад, но чувствовал, – она стала позади меня на руки и перекувырнулась вперед, так что я оказался у нее между коленками. И дух захватило у меня от восторга и какой-то телесной радости.
– А тебя как зовут? – спросила она, не отстраняясь от моей спины.
– Сима.
– Это женское имя, у нас костюмерша Сима.
– Мужское имя тоже. – Мне нередко приходилось отвечать на этот вопрос. – У меня есть знакомый мальчик, которого зовут Мура, а еще я знаю одного по имени Люся, только он уже взрослый. Потом есть Эля, потом Вика… Да мало ли!
– Понятно, – сказала она, помолчав.
Мы уже доехали до опушки леса по дороге, ведущей на станцию Раздоры. Справа, за соснами, проглядывал коричневый деревянный женский монастырь.
– И кто ты? Как ты сказала? Вы из Турции?
– Нет, мы – Труцци. Это наша фамилия.
– А-а-а.
– Вот тебе и «а». Да мы все, и папочка, и мама, и брат мой – мы все из цирка. Мы – Труцци! Слушай, а ты правда меньше пуда?
– Конечно, правда. Меня вешали в Москве перед отъездом. Чуть-чуть не хватает.
– Честное благородное слово?
– Честное…
– Это, конечно, хорошо. Легко работать с таким весом.
– Что работать?
– Что хочешь, хоть прыжки, хоть темповые, хоть силовые…
– Какие силовые?
– Ну, стойку жать в седле или махануть прыжком в седло. Схватиться кистью за луку и с манежа в седло – раз! Понятно?
Наверно, выражение моего лица было красноречивей слов.
– Оттолкнуться двумя ногами, почувствовать ритм коня и – раз!
– Ладно, – сказал я. – А за какой лук надо хвататься?
– Правду твой дед говорит, болван и есть!
– Ну за что ты меня? Не знаю я, и все! За что надо хвататься?
– Если бы ты сидел передо мной не как мешок с опилками, я бы тебе показала. Лука, – она рассмеялась уже миролюбиво, – это вот перед седла…
«Да, характер у нее, наверно, тот еще, – подумал я, – с такими опасно связываться».
– Ну? – спросил я.
– Дуги гну, – ответила она, – вот, гляди. – Она протянула руку и, скользнув по моему бедру, привычным движением впилась пальцами в бугор седла, тот, что поднимается как раз за лошадиной шеей.
Я чуть не умер от неловкости, ведь бугорок этот оказался как раз у меня между коленками, если не сказать, между ногами. Но ей было хоть бы что!
– Видишь? – спросила она.
Я мотнул головой.
– А темповые – это когда надо спрыгнуть на арену, пробежать несколько шагов вровень с Воликом, а он хитрый, все глазом назад косится, поспеваю ли я, и раз! Прыжок. И два!.. Ты в седле.
– Брось…
– Хоть брось, хоть подними, а так.
И я понял, что так оно и есть. Я ей жутко завидовал. И тогда во мне забурлило желание ее тоже чем-то удивить.
– А вот я могу очень быстро бегать. Одна девочка сказала, что я бегу, как стрела, выпущенная из лука.
– А может, она и не быстро летит? Откуда эта девочка знает, как летают стрелы? Что она, видела, да?
– Да ты что? Стрелу можно даже не видеть, а знать. И все!
– И вовсе не все.
– А кроме того, я могу пролезать сквозь крокетную дужку. – Я решил снять тему и выложил свой главный козырь.
– Ну и врешь! – она от ярости даже запыхтела, до того возненавидела ту девочку, что сравнила меня со стрелой, выпущенной из лука. – Болтушка она.
– Ну и не вру! Спорим, что не вру.
– А на что?
– На что хочешь. Хоть на американку.
– Давай! Только без поцелуев.
– Я вообще не терплю целоваться, – сказал я, вспомнив, как меня однажды поцеловала какими-то мокрыми губами одна тетка. И я целый день потом отплеваться не мог, все время чувствовал во рту чужие слюни.
– А я очень люблю и всегда целуюсь. А ты дурак!
– С кем это?
– С кем хочешь, хоть с Воликом!
– С лошадью? – Я вдруг представил себе такой поцелуй и был очень огорчен ее признанием.
– А что? Знаешь, какой у него нос бархатный-бархатный?.. Прямо между ноздрями и чмок!
– Не поверю! – у меня по отношению к ней вдруг стало возникать какое-то ревнивое чувство, комплекс какой-то, как теперь говорят. И мне стало неприятно, что ее рука продолжала держаться за эту самую луку и лежать на моем бедре. Я с неприязнью пошевелил ногой.
– Не дергайся, сиди спокойно, – сказала она строго. – А то еще шандарахнешься, того гляди. Отвечай за тебя.
– А с тебя никто и не спросит, – сказал я тоже строго. – Дед, наверное, даже рад будет.
