— А что тут замечать — все, как говорится, на лицо. Не хочет кто-то, чтобы команда из Прибалтики вошла в тройку призеров. Вот и сдерживают вас. Кстати, кто судил ваш матч?
— Бригада из Москвы. Поэтому я еще до игры предчувствовал, что судьи будут вставлять нам палки в колеса.
— Как хорошо, что ты вспомнил про свои предчувствия, а то я совсем забыл, зачем к вам зашел, — рассмеялся композитор.
И он протянул соседу пластинку, которую все это время держал в руках:
— Мой новый диск так и называется — «Предчувствие». Он только что вышел на нашей рижской «Мелодии». А через две недели, когда мы вернемся с гастролей, мы будем «обкатывать» песни с него на публике — в Большом зале филармонии. Так что милости прошу быть на одном из концертов тебя и всю твою команду.
— Раймонд, спасибо большое, но сколько раз тебе повторять — не мою команду, а нашу. Ты же коренной рижанин, в отличие от меня.
— Прости, Василии, забыл, — засмеялся в ответ Паулс.
— Ты не только это забыл, Раймонд, — подала голос из комнаты жена Тихонова. — Ты забыл поздороваться со мной и пригласить на свой концерт и меня.
— Извини, Татьяна, я думал, что ты уже умчалась на работу, — все так же стоя на пороге, громко произнес Паулс. — Естественно, мое приглашение подразумевает и твое присутствие. И сына своего, Васю, тоже прихватите. Он, кстати, как?
— Хорошо, но он сейчас в отъезде — «Латвияс Берзс» участвует в турнире в Минске, — ответил за жену Тихонов.
— Ну, тогда я пошел, — протягивая ладонь для прощального рукопожатия, произнес композитор.
Вернувшись в комнату, Тихонов взглянул на настенные часы — они показывали, что до приезда служебной машины было еще пятнадцать минут. Он извлек из конверта пластинку и поставил ее на проигрыватель. Но прежде, чем он успел опустить иглу на диск, жена спросила:
— Как он сказал называется пластинка?
— «Предчувствие».
— Красивое название, — жена догладила рубашку и, повесив ее на спинку стула, присела на диван, чтобы насладиться музыкой. Рядом с ней тут же примостился и Нерон.
— Ну что же, посмотрим, что новенького сочинил наш знаменитый сосед, — произнес Тихонов и опустил иглу на диск.
И по квартире разлились чарующие звуки новой композиции Раймонда Паулса, давшей название всей пластинке. Пока звучала песня, Тихонов, присев на диван рядом с супругой и обняв ее за плечи, погрузился в собственные мысли. В эти минуты ему почему-то вспомнилось послевоенное время — 1949 год, когда он, будучи 19-летним молодым человеком, перемахивал через забор в кинотеатр «Форум», который находился рядом с его домом на Малой Колхозной улице, и смотрел итальянский фильм режиссера Марио Коста «Любимые арии» с музыкой Джованни Фуско и восхитительной Джиной Лоллобриджидой в главной роли. Эту музыкальную ленту, где звучал знаменитый шлягер в исполнении певца Тито Гобби «Скажите, девушки», Тихонов смотрел раз двадцать — так она его потрясла. Он в ту пору играл в футбол на стадионе «Буревестник» (на его месте потом построят спорткомплекс «Олимпийский») и о хоккейной карьере не думал. Всеми его помыслами с детства владел футбол.
Ретроспекция. Москва, 1940 год, Двор между Садово-Сухаревской и Малой Колхозной улицами
В футбол в предвоенной Москве мальчишки гоняли до изнеможения. Играли тряпичными мячами, набитыми опилками, мутузили все, что попадалось под ноги, — консервные банки и даже пустые папиросные коробки. Слава Тихонов, по прозвищу Кыра (он тогда сильно картавил) не был исключением из правил. Их дворовая команда частенько противостояла командам из соседних дворов, а главным их соперникам были ребята с 4-й Мещанской. Среди последних особенно выделялся шустрый 8-летний Женька со странной фамилией Гангнус. Ребята называли его «немчурой», хотя сам он уверял всех, что это латышская фамилия. Отец у него был геологом, а деда-математика репрессировали как «врага народа». Спустя два десятка лет, когда Кыра-Тихонов дорастет до помощников знаменитого тренера Аркадия Чернышева, Жека Гангнус, сменив фамилию на Евтушенко, будет греметь на просторах Союза, как знаменитый поэт. Но тогда, за год до войны, никто из них об этом, естественно, даже не догадывался, гоняя тряпичный мяч во дворе на Малой Колхозной, прямо напротив кинотеатра «Форум».
— Кыра «немчуре» ногу сломал! — истошный вопль кого-то из юных игроков огласил всю ближайшую округу.
Игра тут же остановилась и ребятня бросилась к Жеке Гангнусу, который, корчась от боли, лежал на земле. Рядом с ним стоял Слава Тихонов, который в пылу борьбы за мяч так саданул соперника пыром по голени, что звук от этого удара был слышен даже в соседних переулках. Один из «мещанских» — рыжий парень по прозвищу Кузя — схватил с земли мяч и решительным шагом направился к воротам «колхозников». Стало ясно, что он собирается бить «пеналь» — пенальти. Но «колхозники» не хуже рыжего знали правила. Нарушение случилось в центре поля, значит никакого «пеналя» быть не должно.
— Кузя, а рожа у тебя не треснет? — преграждая рыжему дорогу, завопил ему прямо в лицо Славка Гвоздев, который был самым старшим из всех играющих — ему шел четырнадцатый год.
— Ваш Кыра нашего игрока уделал — значит, будет «пеналь»! — с не меньшим запалом, чем его визави, выпалил Кузя.
— Никого он не уделал — вон ваш немчура уже и голосить перестал. Малость полежит и опять забегает. Бей штрафной от центра.
— А я сказал, Гвоздь, «пеналь» будет! — Кузя, хоть и был тщедушнее Славки, но, выпятив вперед грудь, стал наступать на своего противника.
В воздухе явственно запахло дракой. До нее оставались считанные секунды, когда над футбольным полем раздался чей-то залихватский свист. Все повернули головы и увидели человека, которого меньше всего хотели бы видеть. Это был Генка Стеклов по прозвищу Штырь. Сын уголовника-рецидивиста и матери-алкоголички он был грозой окрестной детворы, которая одновременно боялась его и уважала. Несмотря на свой жестокий нрав, Генка был справедлив и порой даже сентиментален.
— Что за шум, а драки нет? — играя папиросой в углу рта, спросил Генка, приближаясь к Кузе и Гвоздю.
— Да вот, Кузя нас новым правилам учит, — ткнул рыжего кулаком в груд Гвоздь. — Немчуру вон где сбили, а он решил нам «пеналь» пробивать.
— Потому что ваш Кыра грубо играет — чуть ногу ему не сломал.
— Чуть не считается, — был неумолим Гвоздь.
— А ну-ка, шантрапа, замолчь! — осадил спорящих Генка и повернулся к Жеке: — Немчура, брысь ко мне!
Женька встал с земли и поковылял на зов Штыря. Глядя на то, как он идет, тот усмехнулся:
— А ты, Кузя, нам баки забиваешь, что он ногу сломал. Глянь, как марширует — будто конь Буденного на военном параде.
Когда Жека подошел к нему на расстояние вытянутой руки, Генка забрал у Кузи мяч и, передав его Жеке, сказал:
— Ковыляй до места своего падения и бей оттуда штрафняк. А ты, Кыра, запомни: идти на игрока с прямой ногой — значит, сделать его инвалидом. Вдруг наш Жека когда-нибудь станет Пекой Дементьевым или Серегой Ильиным, а ты ему на самом взлете всю мазу поломаешь.
