Остальные 14 дам, фамилии которых названы в приложении к доношению Татищева, выражаясь современным языком, симулировали болезнь, недомоганием считали переутомление от бала, обыкновенно заканчивавшегося далеко за полночь. Основанием для подобной догадки и подозрения в достоверности их показаний может служить отсутствие конкретных сведений, в чем выражалось их недомогание, и наличие двух случаев «за болезнью не были» — мать и дочь, присутствовавшие на прошедшем балу.
Небесполезно в связи с этим напомнить, что коронационные торжества в Москве сопровождались беспрецедентными увеселениями, как бы символизировавшими будущее царствование. Торжества отличались небывалой пышностью, небывалой продолжительностью и небывалыми развлечениями. Вслед за церемонией коронации, состоявшейся, как мы помним, 25 апреля 1742 года, происходили поздравления, а с 1 мая по 7 июня императрица предавалась веселью, причем с 1 по 29 мая она проводила время в ежедневных балах и маскарадах.
В последующие годы для подобных ежедневных увеселений у нее недоставало сил, но крепло убеждение, что содержанием жизни императрицы, главным ее назначением является не управление страной, а беззаботное времяпрепровождение, наполненное удовольствиями. При подобном понимании своего назначения у Елизаветы возникла непреодолимая трудность в изыскании времени для занятия делами, для уподобления своему родителю, который служил государству. Она была практически недоступна или малодоступна не только, так сказать, рядовым вельможам, но и близким ей людям. Если канцлер Бестужев не пользовался симпатией императрицы, то вице-канцлер М. И. Воронцов входил в кружок близких цесаревне друзей, стоял на запятках саней, в которых она отправилась за короной в казармы Преображенского полка; однако, судя по обращению его к И. И. Шувалову в 1755 году, оказался в том же положении, что и канцлер. Он тоже опасался докучать императрице делами. «Я ласкал себя надеждою, — писал он фавориту, — что прежде отъезда двора в Царское Село получить чрез ваше превосходительство высочайшее повеление по известному делу г. Дуклиса, а ныне отнюдь не сумею утруждать напоминанием, крайне опасаясь прогневить ее величество и тем приключить какое-либо препятствие в забавах в столь веселом и любимом месте, надеюсь, однако ж, что при свободном часу вспомятовано будет».
Изложенное выше дает бесспорное основание для столь же бесспорного вывода: Елизавета не имела ни необходимой подготовки, ни необходимых навыков, ни желания управлять страной. Более того, став императрицей, она не проявила ни усердия, ни стремления овладеть необходимым опытом, знаниями и искусством управлять подданными. Тогда возникает вопрос, как она распоряжалась 24 часами в сутки? Самый надежный ответ на этот вопрос мог бы дать распорядок дня государя и сведения о выполнении этого распорядка. Однако на протяжении XVIII столетия только Петр Великий и Екатерина II имели распорядок дня, причем у Петра он появился лишь в последние годы царствования, когда он вел оседлый образ жизни; предшествующие годы Петр проводил на театре военных действий, в постоянных переездах; соразмеряя их с действиями неприятеля. Заметки Петра I, строго говоря, нельзя назвать распорядком дня, это скорее понедельный план действий с указанием, чем он намерен заниматься в дообеденное и послеобеденное время.
Подлинный распорядок дня существовал только у Екатерины Великой. В нем указаны часы, когда она начинала бодрствовать, заниматься туалетом, принимать вельмож с докладами, отвечать на письма, законодательствовать, отдыхать, отправляться ко сну. Ничего подобного безалаберная Елизавета Петровна, или, как ее называл А. П. Волынский, «ветреница», не имела. Более того, ее обыкновение бодрствовать в ночные часы и спать днем создавало множество неудобств для придворных, не говоря уже о затруднениях в общении с вельможами.
Имеется множество свидетельств о том, что императрица превращала день в ночь. Екатерина II: «Кроме воскресений и праздников, она не выходила из своих внутренних апартаментов и большею частью спала в эти часы или считалось, что спит; ночь она проводила без сна с теми, кто был допущен в ее интимный круг, она ужинала иногда в два часа пополуночи, ложилась после восхода солнца, обедала около пяти или шести вечера и отдыхала после обеда час или два, между тем как нас с великим князем заставляла вести самый правильный образ жизни: мы обедали ровно в полдень и ужинали в восемь часов».
Такой же режим должны были соблюдать и придворные, бодрствуя с нею до двух часов ночи, играя в карты; наконец, они ложились спать, «и только что они успевали заснуть, как их будили для того, чтобы они присутствовали на ужине ее величества, они являлись туда и так как она сидела за столом очень долго, а все они, усталые и полусонные, не говорили ни слова, то императрица сердилась». Придворный ювелир Позье подтвердил свидетельство Екатерины: «Елизавета Петровна никогда не ложилась спать ранее шести часов утра и спала до полудня и позже, вследствие этого Елизавета ночью посылала за мною и задавала мне какую-нибудь работу, какую найдет ее фантазия. И мне иногда приходилось оставаться всю ночь и дожидать ее, пока она вспомнит, что требовала меня. Иногда мне случалось возвратиться домой и минуту спустя быть снова потребованным к ней; она часто сердилась, что я не дождался ее».
Что принуждало императрицу ночь превращать в день и бодрствовать в часы, определенные природой для сна? Она конечно же была осведомлена об успешном перевороте, совершенном Минихом в ночное время, когда Бирон был лишен регентства. Сама она совершила переворот в часы безмятежного сна правительницы Анны Леопольдовны и ее супруга Антона Ульриха. Страх за судьбу трона и собственную жизнь вынуждал Елизавету держать в своих покоях в ночные часы человека, отличавшегося способностью просыпаться от малейшего шороха. Это был Василий Чулков, дослужившийся до чина поручика, — он спал на матраце близ кровати, на которой почивала императрица, считавшая, что Чулков чутким сном обезопасит от появления в ее покоях заговорщиков.
Нарушение обычного ритма жизни постепенно превратилось в привычку. Страх за жизнь вызывал подозрительность, недоверие к слугам, даже к лейб-кампанцам, сторожившим ее дворец. Отсюда и стремление запутать потенциальных заговорщиков частой сменой покоев, где она спала, и боязнь быть отравленной. Эта боязнь возникла еще в годы царствования Анны Иоанновны, которую цесаревна втайне подозревала в намерении отравить свою соперницу, и нисколько не ослабела, когда она стала императрицей.
Общеизвестна страсть императрицы к танцам. Она легко объяснима: танцы доставляли ей не только личное удовольствие, но и удовольствие окружающим, о котором она хорошо знала: все любовались ее грациозностью, умением легко и непринужденно исполнять сложные фигуры танца.
Послушаем, как описал придворную жизнь императрицы Елизаветы князь М. М. Щербатов в своем знаменитом памфлете: «Двор подражал или, лучше сказать, угождал императрице, в златотканые одежды облекался: вельможи изыскивали в одеянии все, что есть богатее, в столе — все, что есть драгоценнее, в питье — все, что есть реже, в услуге — возобновя древнюю многочисленность служителей, приложили к ней пышность в одеянии их. Экипажи возблистали златом, дорогие лошади не столь для нужды удобные, как единственно для виду. Дома стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах, дорогими мебелями, зеркалами и другим. Все сие составляло удовольствие самим хозяевам; вкус умножали, подражание роскошнейшим нарядам возрастало, и человек делался почтителен по мере великолепности его жития и уборов».
