Хотя двор и стремился подражать версальскому, хотя развлечения стали более изысканными и утонченными, ничто так не консервативно, как быт, в том числе и придворный. Правда, шуты, шутихи, дураки, женщины-говоруньи исчезли из дворцового обихода, не устраивались свадьбы, подобные той, когда Петр Великий обженил главу всепьянейшего собора Аникиту Зотова, или торжествовали в Ледяном доме при Анне Иоанновне. Но нет-нет да и давали о себе знать старые привычки: императрица, например, любила находиться в обществе своих служанок, совершать с ними прогулки в карете по Петергофу или, чтобы побыстрее уснуть, заставляла их чесать пятки. Не стеснялась она и колотить по щекам придворных дам.
Худ. Луи Токке Портрет графа Кирилла Петровича Разумовского.1758 г.
Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Особенной пышностью отличалась свадьба великого князя Петра Федоровича. Всем придворным было выдано жалованье на год вперед, чтобы каждый из них мог обзавестись соответствующими экипажами, заказать не менее одного парадного богатого платья с пожеланием, чтобы платья менялись ежедневно на протяжении десятидневных торжеств. Указ императрицы определил количество лакеев, гайдуков, скороходов, пажей, егерей, предназначавшихся для сопровождения вельмож, приглашенных на празднества. Лорд Гилдфорд в своем донесении в Лондон делился впечатлениями: «Здесь никогда не бывало более великолепной процессии. Она бесконечно превышала все, что я когда-нибудь видел».
Сколь скромной была инициатива императрицы в делах государственных, столь неистощимой должно признать ее фантазию относительно предписаний, кому в каких нарядах следует появляться на куртагах и с какими прическами.
Расточительность вельмож приобрела неслыханные размеры. Они как бы состязались друг с другом в богатстве экипировки, карет, в продолжительности устраиваемых в их дворцах маскарадов, в разнообразии и богатстве винных погребов. Украинский гетман Кирилл Григорьевич Разумовский, брат фаворита императрицы, имел в подвалах Глухова, столицы своего гетманства, 100 тысяч бутылок отборного вина. Граф Степан Федорович Апраксин, сын адмирала петровского времени, держал открытый стол. Его гардероб насчитывал многие сотни богато расшитых костюмов и мундиров. Будучи главнокомандующим во время Семилетней войны, он таскал за собой колоссальный обоз с изысканной снедью, убранством шатров, экипировкой. Граф Иван Григорьевич Чернышев наряжал своих многочисленных слуг в богатейшие из парчи с золотом ливреи.
Он, как и прочие вельможи, прославился мотовством. Чернышев долго жил за границей, где ему довелось наблюдать беззаботную жизнь западноевропейских дворов и аристократических фамилий. Прибыв в Россию, он, по словам М. М. Щербатова, внедрил «сластолюбие и роскошь у себя в доме». Его экипажи «блистали златом, и самая ливрея была шитая серебром». Почтение к себе он добывал, угощая гостей самыми дорогими винами и изысканными яствами.
Пользуясь родством с императрицей (был женат на ее богатой племяннице Скавронской) и дружбой с И. И. Шуваловым, он в 1757 году получил от казны по себестоимости два медеплавильных завода за 92 493 рубля, а спустя десять лет продал их казне по рыночной цене за 189 730 рублей. Расточительность графа привела к результатам, описанным им самим в 1794 году в челобитной Екатерине II. Престарелый граф, разбитый параличом, дрожащей рукой подписал документ, как бы подводивший итог его беспечной жизни: «Оставляю наследство в крайнейшей нищете, ибо долгу на мне, всемилостивейшая государыня, более полумиллиона рублей». Чернышев объяснял свои долги расходами на светскую жизнь, они накапливались во время тридцатилетней службы в Адмиралтействе, когда он держал открытый стол с целью, как он объяснял, «приучать подчиненных своих не токмо к большему свету, но и множеству». Неизвестно, удовлетворила ли Екатерина II просьбу Чернышева пожаловать ему пять тысяч душ крепостных в Полоцкой губернии.
Фаворит императрицы Алексей Григорьевич Разумовский, подобно князю Черкасскому, носившему при Анне Иоанновне бриллиантовые пуговицы и пряжки, стал носить такие же. Сергей Нарышкин прибыл на свадьбу великого князя Петра Федоровича в карете, купленной за 50 тысяч рублей, а Иван Иванович Шувалов, сменивший А. Г. Разумовского в должности фаворита Елизаветы, отмечал рождение сына у великокняжеской четы маскарадом продолжительностью в 48 часов. Впрочем, европейское великолепие и роскошь в домах вельмож сочетались с крайней нищетой: рядом с богато наряженными лакеями сновали дворовые в лохмотьях, едва прикрывавших наготу.
Расточительностью прославился и 60-летний канцлер А. П. Бестужев. В октябре 1752 года он, чувствуя себя довольно прочно на занимаемой должности и пользуясь благосклонностью императрицы, подал ей «слезницу» — с жалобой на свое крайне бедственное положение: «Я такой тягости долгов подпал, что оной прибавить уже невозможно, — жаловался не знавший меры расточитель. — Кредиту тем лишаюсь, никакого уже заимодавца, кто б меня ссудил, не нахожу и так что при наступающей поездке в Москву, как с места тронуться, не знаю. Все заложено, что с пристойностью заложить можно было».
Как и прочие, не по доходам жившие вельможи, Бестужев оправдывал свою расточительность необходимостью поддерживать престиж канцлера: «Жить старался как канцлер всероссийской самодержицы долг и должность повелевают». По собственному признанию, его доход от поместий и жалованья, исключая, разумеется, пенсию от австрийского двора, составлял 12 тысяч рублей. Для сравнения напомним, что рабочий на уральских заводах получал в год от 12 до 18 рублей.
Страсть императрицы к увеселениям сочеталась со страстью к нарядам. По свидетельству Якова Штелина, воспитателя великого князя, после смерти императрицы в ее гардеробе насчитывалось 15 тысяч платьев, размещавшихся в 32 покоях Зимнего дворца (многие из них не были в пользовании), а также два сундука шелковых чулок, несколько тысяч пар обуви и др. Штелин, надо полагать, не преувеличивал богатство гардероба императрицы в столице, ибо только в Москве, где она была наездами, в ее гардеробе насчитывалось четыре тысячи платьев.
Невольно возникает вопрос, зачем императрица имела столько нарядов? Ответ дали современники: в каждое появление на людях Елизавета меняла платье, а в течение бала установился обычай менять их несколько раз. Даже не отличавшаяся особой прихотливостью к нарядам великая княжна Екатерина Алексеевна призналась, что она на одном из балов сменила три платья. Можно представить, сколько их меняла модница-императрица. Французский дипломат Ж. Л. Фавье, наблюдавший императрицу в последние год-полтора ее жизни, когда она уже была тяжело больна, отмечал, что в обществе она тем не менее «является не иначе, как в придворном костюме из редкой и дорогой ткани самого нежного цвета, иногда белой с серебром. Голова ее всегда обременена бриллиантами, а волосы обыкновенно зачесаны назад и собраны наверху, где связаны розовой лентой с длинными, развевающимися концами. Ни одна женщина в империи не смеет причесываться так, как она».
Эпистолярное наследие Елизаветы Петровны не отличается богатством — написание писем требовало затраты времени и усилий. Однако она не скупилась тратить время, когда дело касалось нарядов. В декабре 1744 года, в пути из Москвы в Петербург, заболел оспой наследник престола Петр Федорович. Двор продолжил путь в северную столицу, а императрица осталась в Хотилове выхаживать больного. Даже в этой экстремальной обстановке она не забывала о приобретении материй и галантереи. Установился обычай: императрице первой купцы показывали интересовавшие ее товары, доставленные на кораблях из-за границы, и она пользовалась правом первой их приобрести. Из Хотилова она писала кабинет-секретарю Г. Демидову: «Купца Симона Дозера, нюренберхца, отправить сюда по получении сего в самой скорости и велеть взять с собою имеющиеся у него галантереи и куперштихи все, сколько их иметца, дав не почтовых или подставных подвод потребное число, и объявить ему: не пожелает ли он несколько солдат для празнишного времени, что не без пиянства по дороге».
