– Да, это стало заметным для многих, – сдержанно согласился Власов.
Они достигли того уголка парка, где тропинка упиралась в мощное корневище ивы, из-под которого вытекал небольшой ручеек, и умиленно уставились на него, поражаясь неиссякаемости этого символа живой природы.
– Понимаю, какой сложный и опасный период в своей жизни вам предстоит сейчас пережить. Поэтому демонстративно выхожу за вас замуж. Кстати, благодаря этому браку мы можем добиться, чтобы вы стали подданным Германии и, таким образом, спасли себя от преследований, которым коммунистический режим намерен подвергнуть всех, кто остается советским гражданином.
– Принять подданство рейха?! – вскинул брови Власов, только теперь понимая, почему в последние дни Хейди так настойчиво добивалась бракосочетания с ним, генералом, который, казалось бы, стоит на грани катастрофы и вверенной ему армии, и своей личной.
– Помня, что очень скоро оно способно перевоплотиться в подданство новой Свободной Германии. Только сами вы должны взбодриться, преисполниться веры в свое призвание, почувствовать себя правителем России, пусть даже пока что и не признанным. А то ведь, – пристально всмотрелась фон Биленберг в выражение его лица, – у вас вид, человека совершенно разуверившегося в своем «маршальском жезле», несмотря на то, что он уже давно находится не в солдатском, а в генеральском ранце.
– Ты права, Хейди, – с благодарностью сжал кисть ее руки Власов. – Надо взбодриться, – неуверенно как-то произнес он, вспомнив о том, что в эти минуты лучшая, ударная дивизия армии бесславно погибает где-то далеко от его новобрачного ложа, на берегах Одера.
– Впрочем, к этому разговору мы еще вернемся после венчания. Вам хотя бы известно, что своим согласием на этот брак нас благословил сам рейхсфюрер СС Гиммлер?
– Вот как?! Я этого не знал.
– Согласие было испрошено моим братом, штандартенфюрером Фридрихом фон Биленбергом, который очень жалеет, что не может присутствовать на нашем бракосочетании. Кстати, ни со своей первой супругой, ни с армейской женой Марией Воротовой вы ведь не венчались, разве не так, мой генерал генералов?
– Не венчался, это уж точно.
– В таком случае, будем считать эти браки недействительными, – рассудительно сказала Хейди.
Венчание происходило прямо в конференц-зале отеля «Ричмонд», в присутствии полковника Крёгера, капитана Шрик-Штрикфельдта, нескольких офицеров из местного отделения СД и полевой жандармерии. Причем сразу же бросалось в глаза, что Власов не пригласил на этот ритуал ни одного из своих русских генералов. Разве что по ту сторону двери томились от безделья два адъютанта. А небольшое застолье Хейди храбро завершила тостом: «Я здесь для того, господа, чтобы в душу каждого из вас, и, прежде всего, в душу своего супруга, главнокомандующего войсками КОНРа генерал-полковника Власова, вселить веру в то, что новая, Великая Европа будет создаваться в военно-политическом союзе немецкого и русского народов!»
Офицеры многозначительно переглянулись. Они знали, что недавно с Хейди встречался ее брат штандартенфюрер Фридрих фон Биленберг, который стал одним из самых доверенных людей Гиммлера, поэтому-то и восприняли тост супруги главкома КОНРа, как новое веяние в штабе рейхсфюрера СС.
А затем была их брачная ночь – изумительная по своей нежности и неповторимая, как сама жизнь. Нет-нет, в их отношениях она была не первой, однако невеста сумела отыграть ее на подмостках брачного ложа, как великая актриса – в своем прощальном спектакле.
На следующий день она уехала, оставив Власову несколько адресов в разных районах Чехии и Германии, по которым он сможет найти временное пристанище и получить хоть какую-то поддержку. Сама она намеревалась вернуться в санаторий, к которому уже приближались американские войска.
* * *
Увы, ни одним из «адресов Хейди» Власов так и не воспользовался, хотя несколько дней спустя бывший белогвардеец Жеребков доложил: все усилия добиться разрешения на въезд председателя КОНРа в Швейцарию оказались тщетными. Даже сам он, подданный рейха, разрешения на поездку в Берн, для ведения переговоров, не получил.
Еще одну отчаянную попытку спасти его намеревались осуществить начальник службы безопасности КОНРа Тензоров и адъютант Ростислав Антонов. Уже после американского ультиматума в Шлюссельбурге они явились на квартиру генерала, переодетыми в штатское и с двумя свертками в руках. Выслушав их план, согласно которому они, вместе с опытным пилотом из транспортной эскадрильи РОА, не ушедшим к американцам вслед за Мальцевым, предлагали пробраться на аэродром, где все еще стояло несколько самолетов РОА под совместной охраной ее солдат и немцев, и вместе лететь в Испанию. Наиболее безопасный маршрут для ночного полета уже был разработан.
– Ну что это за маскарад?! – поморщился Власов, развертывая сверток с подобранным по его росту костюмом. – Не буду я ни переодеваться, ни убегать. Буду ждать решения окончательной судьбы всех своих частей.
И только на следующий день, предельно разочарованный в его «обреченном нежелании спасти свою жизнь во имя дальнейшей борьбы», Тензоров признался командарму, что перед самым отъездом штатский костюм для него передала Хейди. И что после появления в Испании его дальнейшим устройством в этой стране занимались бы люди Отто Скорцени.
Когда в штабе 25-го танкового корпуса его унизительно заставили писать приказ о сдаче всех частей РОА советским войскам, Власов вновь с горечью произнес: «Лучше мне все-таки было бы застрелиться!» На что один из офицеров СМЕРШа многозначительно заметил: «О, нет, право застрелиться у нас вымаливают, как величайшую, никому не дарованную привилегию!»
38
Топоры висельных дел мастеров уже давным-давно отстучали, а значит, сотворение эшафота завершено. Вот только в сознании обреченного каждый височный удар пульса все еще представал ударом эшафотного топора. Повешение… Почему через повешение?! Он ведь сражался. Он – солдат, который и в Красной Армии, и в РОА сражался за Россию, такую, какой он ее видел, каковой представлял себе! Так неужели же он, военачальник, насмерть стоявший со своими войсками под Львовом и Киевом, Москвой и Волховым, не заслуживает, если уж не помилования, то хотя бы смерти, достойной солдата, а не грабителя с большой дороги, с петлей на шее?!
Неужели Сталин не понимает, что, унижая его, известного всему миру полководца, бывшего командующего Русской Освободительной Армией, на смертном одре, – он тем самым унижает самого себя, унижает страну, которую представляет; весь русский народ, который частью истребил в репрессиях, а частью загнал и томит в концлагерях НКВД?
…Мы идем вдоль тлеющих пожарищ,
В годы грозных бедствий и войны…
Приходи и ты к нам в полк, товарищ,
Если любишь Родину, как мы!
– неожиданно как-то вспомнились Власову слова походного марша Русской Освободительной Армии. Причем, для храбрости, он даже попытался напеть их:
Скоро сломим красное насилье,
Боевой закончится поход:
Будет строить новую Россию,
Закаленный в бедствиях народ…
[102]Какие прекрасные слова! Как вдохновенно пели эту песню бойцы 1-й дивизии РОА генерала Буняченко во время армейского смотра в феврале сорок пятого! Какой уверенной поступью шел его парашютно-десантный батальон, с которым, казалось, можно было пройти от океана до океана; какими подготовленными к борьбе представали бойцы разведбатальона майора Костенко; с какой надеждой смотрели на своего командарма курсанты офицерской и разведывательно-диверсионных школ!
