– Хотя офицеров и генералов у нас в освободительном движении и так хватает, – заметил Власов, – и красных, и белых.
– Уверен, что господин Меандров – один из тех, кто вполне мог бы возглавить школу. В том числе она могла бы готовить и офицеров для десантно-диверсионных частей, что можно было бы предусмотреть специальной программой обучения.
Власов настороженно взглянул на капитана. Ему неясно было: то ли тот высказывает свое личное мнение, то ли его устами уже глаголет кто-то из Генштаба вермахта. Обычно немцы любили ссылаться на любой авторитет, любого начальника, даже если в этом не было особой необходимости, – лишь бы подчеркнуть, что приказ или идея исходят свыше. Но так вели себя другие, только не Штрик-Штрикфельдт.
Вот и на сей раз капитан вермахта не стал уточнять, от кого именно исходит это предложение, а потому Власов тоже решил не рисковать. Чем черт не шутит – вдруг из этого полковника действительно получится прекрасный начальник офицерской школы!
– А что, такая школа действительно создается? – только для того и спросил Меандров, чтобы подчеркнуть, что его инициативы в этом предложении нет.
Вместо ответа Власов извинился и попросил его выйти на пару минут за дверь, объяснив, что ему с капитаном следует посоветоваться. Меандров с сожалением взглянул на сервированный стол, словно не верил, что ему удастся вернуться сюда, но все же покорно вышел.
– Итак, у нас есть возможность прямо здесь и сейчас решить один из важных кадровых вопросов в высшем эшелоне освободительной армии, – взял инициативу в свои руки Штрик-Штрикфельдт. – Кандидатура названа: полковник Меандров.
– Согласен, что, в общем-то, лучшего офицера-строевика, с фронтовым опытом и командирской практикой, нам вряд ли удастся сейчас подыскать, – дипломатично согласился Власов. – Хотя в принципе можно было бы назначить кого-либо из моих генералов. Потому что каждый из них – в стремени, да на рыс-сях.
Штрик-Штрикфельдт разочарованно посмотрел на командарма и великодушно улыбнулся.
– И вы сумеете назвать имя этого генерала?
– Надо бы подумать.
– Действительно, стоит подумать. Причем не только о другой кандидатуре, но и о том, нужно ли сейчас ударяться в поиски этой «другой» кандидатуры. Вы ведь сами только что сказали, что «лучшего офицера-строевика с фронтовым опытом и командирской практикой» нам вряд ли удастся найти.
– Не отрицаю, говорил.
– И еще одно: если вы готовы издать приказ о назначении Меандрова, то с командованием его кандидатуру я согласую очень быстро, поскольку о ней уже состоялся определенный обмен мнениями. А вот удастся ли столь же быстро согласовать кандидатуру, которая будет названа вами, этого я не знаю.
Власов снял очки и долго, нервно протирал стекла толстыми, огрубевшими крестьянскими пальцами. Он так и не смог понять, почему все уперлось в кандидатуру Меандрова. То ли капитану попросту навязали ее, то ли он сам по каким-то причинам заинтересован, чтобы во главе офицерской школы оказался именно этот русский? Не найдя ответа, командарм попросил капитана вновь пригласить Меандрова.
– Ну, посовещались мы тут, посоветовались, – проговорил Власов, не предлагая Меандрову сесть, – и решили, что офицерскую школу РОА все же следует принять вам, полковник. Штабной опыт, командирская выучка – все это у вас есть, а остальное само собой приложится, в стремени, да на рыс-сях.
– А как нам быть с десантно-диверсионной частью и с такой же школой?
Власов поморщился, словно пытался успокоить разыгравшуюся зубную боль. Реакция полковника ему явно не понравилась.
– Возможно, когда-нибудь создадим и свои десантные подразделения, – процедил он, поднимаясь и таким образом давая понять, что аудиенция завершена.
– Вот тогда мы и развернемся, ядр-рена! – оживился Меандров, совершенно не воодушевившись тем, что ему опять предлагают тихую тыловую службу в глубине Германии.
3
– Нам повезло, господин командующий: пребывание в «Горной долине» удалось продлить еще на неделю. Так что весь этот рай земной все еще в вашем распоряжении. Постарайтесь использовать это время.
– А зачем вы его продлевали? – мрачно прервал капитана Власов.
Штрик-Штрикфельдт обескураженно взглянул на генерала. Тот только что вышел из лечебного ванного зала и теперь стоял в небольшом, пропахшем сероводородом фойе, вытирая полотенцем все еще стекающие по лбу и затылку капли воды. Капитан видел его лицо, смутно отражающееся в запотевшем настенном зеркале. Оно было бледным и не по годам стареющим. Что-то происходило с генералом, что-то с ним происходило…
Вильфрид знаком был с его санаторной картой и знал, что каких-либо серьезных заболеваний у генерала нет. Однако червь душевный все же точил его тело и душу: сомнениями, ностальгией, раскаянием… – словом, поди, знай!..
– Еще несколько дней, отвоеванных у войны. Разве этого, господин командующий, мало? – подбадривающе улыбнулся Штрик-Штрикфельдт.
– Наоборот, слишком много, – иронично хмыкнул тот.
– Я-то был уверен, что эти дни еще понадобятся вам.
Капитан приблизился к зеркалу и провел пальцами по гладковыбритому, холеному, но уже заметно подернутому морщинами лицу:
– Фрау Биленберг сообщила мне…
Когда Вильфрид неожиданно умолк на полуслове, Власов не сразу понял, что произошло. И лишь, проследив за напряженно застывшим взглядом Вильфрида, обнаружил, что в фойе появился бригаденфюрер Корцхоф. С угрожающим презрением осмотрев русского генерала, он отказался от намерения остановиться у зеркала, рядом с которым стоял Власов, и, решительно набросив фуражку с высокой тульей на мокрую лысину, важно прошествовал к выходу.
– Оказывается, он все еще здесь, – проворчал Корцхоф уже у двери, но достаточно громко для того, чтобы русский генерал и офицер связи, которого все считали адъютантом, могли расслышать сказанное. – Красный комиссар залечивает свои раны в санатории СС! Хотя место ему в концлагере, причем поближе к крематорию. Возмутительно!
– Когда они наконец поумнеют? – пожал плечами капитан. – Неужели только когда красные подступят к Берлину?
– Если бы они поумнели чуть раньше, под знаменами РОА против красных уже сражалось бы до двух миллионов русских. И сладить с нами большевикам было бы куда труднее, нежели с частями вермахта и даже СС.
– Но как убедить в этом наших немецких «корцхофов»? – спросил Вильфрид, давая понять, что придерживается того же мнения.
– Для этого нужно объяснять им, что большинству немцев уже не хочется ни земли на востоке, ни победы в несостоявшемся блицкриге. Они давно смирились с тем, что война проиграна. Причем таким образом, что в победителях оказалась чуть ли не вся Европа, с Америкой в придачу. Этого-то они не ожидали. Неужели непонятно, что сейчас трудно сражаться на Восточном фронте, зная при этом, что на Западном войска союзников уже вторгаются в границы рейха? А русские сражались бы на своей земле, за освобождение своей Родины. И умирали бы, кстати, тоже на своей, что немаловажно! И никто не смел бы упрекать их, что они оккупанты. Большинство населения поддерживало бы их как спасителей Отечества от большевизма.
