Матери было уже за пятьдесят, однако она все еще мужественно выстаивала под ударами лет и судьбы. Рослая, полнотелая, она символизировала собой непоколебимость немецкой женщины, о которой так часто стали распространяться теперь все газеты рейха.
«Во всяком случае, ей все еще удается удерживаться на той грани, – подумала Хейди, с тревожной гордостью осматривая вновь поднявшуюся мать, которая стояла теперь в своей излюбленной „полемической позе“ – артистично опираясь локтем о край камина, – которая еще не заставляет меня каждодневно волноваться о состоянии ее здоровья и души».
– А нельзя ли предположить, что это чувство зарождалось у меня где-то между политикой и постелью? Тем более что здесь все так взаимосвязано.
– Предположить-то можно, – с материнской грустью согласилась фрау Марта. – Я знаю немало женщин, которые на удивление быстро сжились со своей вдовьей участью. Однако с самого начала было ясно, что тога скорбящей Марии Магдалины явно не для тебя. И вот оно – подтверждение!
Хейди поднялась с пола, воинственно осмотрела себя в зеркало и, приведя мать в полное изумление, принесла из кухни недопитую бутылку коньяка.
– Я не зря упомянула генерала Франко. Помнится, в свое время ты была не просто увлечена, а буквально восхищена этим генералом. И не только потому, что всего лишь лично знакома с ним.
По семейной легенде, в свое время Франко даже был увлечен Мартой и во время ее первой поездки в Испанию пытался всячески ухаживать за ней, однако подробности этих отношений в роду Биленбергов ни обсуждению, ни даже воспоминаниям не подлежали.
– Почему была? Я и сейчас восхищена им, – отважно подтвердила мать. – И если бы моя судьба сложилась несколько иначе, впрочем, об этом не стоит.
– О Власове ты тоже не раз говорила как о возможном «русском Франко», который способен вернуть свою многострадальную страну к монархии.
– Не отрицаю, говорила. Несколько поколений нашего рода прожило в России, нас до сих пор именуют здесь «русскими немцами», поэтому появление в Берлине Власова с его идеей Русского освободительного движения и освободительной армии не могло не затронуть меня.
– Вот видишь, ты всегда оставалась монархической русофилкой, так стоит ли удивляться, что твои душевные порыва передались теперь мне?
Хейди помнила, что основу своего состояния дед по матери заложил в России, и что теперь уже сама мать ее, Марта фон Биленберг, обладала крупными промышленными и банковскими капиталами, причем не только в рейхе, но и в Швейцарии и Испании.
– А что, может быть, и передались. В свое время я дважды принимала в своем доме генерала Деникина, была на вечере, устроенном одним из «русских немцев», на котором присутствовали генералы Краснов и Шкуро, а также несколько полковников, настоящих кавалергардов.
– Они хоть догадывались, что в твоей груди бурлит кровь несостоявшейся русской императрицы?
– Уверена, что в то время моя грудь привлекала их и по совершенно иным мотивам, – сдержанно огрызнулась Марта. – Однако своих монархических взглядов я не скрывала, несмотря на то, что большинство офицеров являлись белогвардейцами, приверженцами Временного правительства и республиканского строя.
Она уже все поняла: у Хейди появился кумир, свой Франко, Гитлер, Наполеон, или с кем там она на самом деле сравнивает его. Понимание этого сразу же изменило ход ее мыслей. Из противницы их знакомства она превратилась в союзницу дочери.
5
Лунное сияние просачивалось даже через плотные занавеси и заливало комнату голубоватым паводком мерцающей дымки. Хотелось войти в нее и брести, как по охваченному туманом утреннему лугу.
…Генералу Власову вспомнилось, как однажды, в лесу под Мясным Бором, они с поварихой Марией Воротовой наткнулись в тумане на немецкую разведку. После конфликта, возникшего в его бродившей по волховским лесам группе, одни офицеры демонстративно покинули командующего, заявив, что вместе, большой группой, им не пробиться; другие молча, незаметно исчезали в последующие дни. И вот уже неделю как они с поварихой бродили только вдвоем.
Немцев было много, в полном молчании они обтекали их то слева, то справа, причем некоторые тенями мертвецов проплывали в густом тумане, буквально в нескольких шагах от жиденького кустарника, в котором они с Марией даже не притаились, а попросту замерли от страха.
– Что это было? – почти без слов, беззвучно шевеля омертвевшими от страха губами, спросила Мария, как только последний немец протрещал веткой по окраине их островка.
– Можешь считать это сборищем привидений, – так же беззвучно прошептал Власов.
Они все еще сидели на корточках, и женщина заметила, что генерал по-прежнему держит пистолет где-то на уровне плеча, стволом к себе, как бы полуподнесенным к виску.
Чуть позже Мария даже с горечью упрекнула его: «Ну да, вы бы стрельнули в себя – и на небеса! А что было бы со мной? Обо мне вы, конечно, не подумали!»
– Но у меня в стволе один-единственный патрон, последний.
– А мне больше и не надо, – наивно блеснула Мария антрацитовой чернотой своих глаз. – Только верно стреляйте, генерал, чтобы не мучиться.
– Одним патроном двоих, что ли? – устало привалился Власов к сросшимся стволам сосны. – Не получится, в стремени, да на рыс-сях.
– Вы, главное, меня пристрелите, генерал, – покорно опустилась женщина рядом с ним. – Над вами, таким известным командующим, немчура измываться не станет. Во всяком случае, не так будет измываться, как надо мной. Мне вон от своих отбиваться трудно было, даже притом, что все знали: «Повариха эта – генералова». А что в плену будет?
Но это было потом, а пока что…
– Почему они так и не заметили нас? – поражалась их везению Мария. – Такого ведь не должно было случиться. Вам, генерал, не кажется, что в эти минуты мы стали невидимыми для них? Что существует сила, которая все еще хранит нас, как хранила до сих пор?
Хотя они уже множество раз делили общую солдатско-полевую постель, Мария по-прежнему обращалась к Андрею на «вы». Впрочем, в постели она тоже относилась к нему с той же уставной уважительностью, с какой поварихе надлежит относиться к генералу, и ни разу, ни в чем – ни в слове, ни в настроении, ни в постельной покорности, – не решилась переступить ту грань, которая отделяла их в социально-армейской градации.
– Случай, – проворчал теперь Власов, пытаясь объяснить Марии причину их невероятного везения. – Может, потому нам так и везет на этом болоте, что все те силы, ангельские и сатанинские, которые только способны были отречься от нас, давно отреклись и забыли. Словом, вся жизнь – в стремени, да на рыс-сях.
Он попробовал опустить руку с пистолетом, но ощутил, что она не разгибается, словно одеревенела. И теперь, спустя многие месяцы после того случая, Власову нет-нет да и являются эти возрождающиеся в тумане голоса; эти чавкающие солдатскими сапогами по болотным кочкам тени; и они с Марией – совершенно невидимые, словно бы растворившиеся посреди леса, в гуще целого сонмища врагов. Эдакое видение из полубреда-полуреальности…
