В лесу, осознав свое странное, озаренное чудом спасение, они с Марией набрели на какой-то хуторок о двух мазанках и трех сараях. Забаррикадировали дверь в одном из полуразрушенных домишек, занавесили подобранными на окраине русскими шинелями окна и, выставив на столе напротив окна найденный в овраге ручной пулемет с остатками ленты, безмятежно улеглись спать.
Голодные, обессиленные, разморенные развеявшей туман июльской жарой, они впервые за много дней разделись почти донага и, уверенные, что коль уж высшие силы спасли их утром, то ночью без своего покровительства не оставят, погрузились в объятия друг друга.
Несмотря на голод и лишения последних месяцев, тело Марии все еще сохраняло округлость форм и упругость мышц. Обмытое родниковой водой, оно источало лесной аромат, а дыхание оставалось ровным и чистым.
Жаль только, что рядом с этой женщиной он, ее командарм, ее повелитель, чувствовал себя хлипким и неухоженным. Истощенный, издерганный, он за всю ночь так и не смог овладеть этой женщиной, и до сих пор помнит, как после каждой неудачной попытки, Мария простительно успокаивала его: «Это война, милый. Это – всего лишь война!»
Но при этом не оставляла надежды возбудить его, прибегая к таким способам, что порой Андрея повергало в жар, и он поверженно отстранялся, стесняясь своей худобы, бессилия и фронтовой завшивленности. Как-никак они уже достаточно долго бродили по лесам, от одной полусожженной деревни к другой, от одной случайной группы окруженцев – к точно такой же, еще более мелкой и отчаявшейся.
И лишь под утро между ними наконец произошло то, что должно было произойти между мужчиной и женщиной, которые если и не любили друг друга, то по крайней мере давно свыклись с тем, что только друг для друга они и предназначены. Как она терзала тогда его тело! Как властвовала над ним! И тогда уже не он, а Мария оправдывалась: «Это война, милый, это – всего лишь проклятая война. Это она так истосковала нас обоих. И, чует мое сердце, ни одной ночи судьбой нам больше не отведено. Эта – последняя. Но все еще наша!..»
6
А ведь тогда, в победном для Власова сорок втором…
Сталин долго и сурово рассматривал фотографии девяти военачальников, отличившихся во время обороны Москвы, затем отложил газету, закурил трубку и только потом взглянул на сидевшего чуть в сторонке, у стола заседаний, Берию.
– Это правда, Лаврентий, что о Власове говорят сейчас в армии как о «спасителе Москвы»?
– Говорят, товарищ Сталин; у нас все еще слишком много говорят. И некоторых генералов наших «спаситель» этот очень раздражает, – устало и как-то безинтонационно ответил Берия.
Опыт общения со Сталиным приучил его как можно реже и невыразительнее раскрывать свое отношение к тому или иному событию. Поскольку даже он, прекрасно знавший Кобу, не всегда мог определить, что скрывается за его словами.
Вот и сейчас Сталин поднялся, неспешно прошелся по кабинету и остановился над расстеленной у приставного столика картой Московского оборонительного района, на которой были нанесены позиции немцев после того, как их оттеснили от стен города.
– О Власове газеты много писали еще до войны, – сказал Сталин, все еще не отрывая взгляда от карты.
– И уже тогда ему многие завидовали, – воспользовался Лаврентий сделанной Сталиным паузой. – У меня целая папка доносов на него, большинство из которых написана самими красными командирами.
– О нем писали как о лучшем генерале Красной Армии, – не обратил внимания на его слова Коба. – Разве правильно было бы, если бы генерал, который еще недавно оставался примером для многих старших командиров армии, во время войны никак не зарекомендовал бы себя? Считаю, что это было бы неправильно. Окопных героев-красноармейцев у нас много. Наши газеты, – цинично постучал вождь мундштуком по номеру «Красной звезды», которую только что просматривал, – рождают их каждый день. А где герои-генералы? Вспомни: Гражданская война породила целую плеяду полководцев – Буденного, Ворошилова, Фрунзе, Чапаева, несколько других, при одном упоминании имен которых враги вздрагивали. А кого, какого полководца, породила эта война? Мы с тобой, Лаврентий, знаем, что Москву спасала вся армия, то есть любой солдат, где бы он ни сражался; а еще мы знаем, что ее спасал весь народ. Но сам этот народ хочет знать имя полководца – спасителя столицы. То имя, которое сам же и назвал нам. Когда народ хочет видеть в своих массах прославленного героя, он его не ищет, он его… порождает.
– Это правильно, – согласился Берия, но таким тоном, словно не подтверждал слова вождя, а затравленно огрызался. Он прекрасно понимал, к чему ведет Сталин. Он мог бы назвать с десяток имен генералов, которые считали Власова любимчиком Верховного, подозревая, что вождь умышленно «сотворяет» из этого выскочки образцово-показательного комдива.
Сталин вернулся в свое кресло и с минуту молча курил, глядя в пространство перед собой.
– Власов будет здесь через час, – медленно, отчеканивая каждый слог, произнес он. – Отсюда бывший командарм 20-й армии выйдет в звании генерал-лейтенанта и в должности заместителя командующего Волховским фронтом. Тем самым, создавая который, мы рассчитывали оттянуть от Ленинграда значительную часть немецких войск. Может ли появление под Ленинградом «спасителя Москвы» остаться незамеченным Верховным командованием вермахта и самим Гитлером? Не может! – решительно повел он дымящейся трубкой. – Тем более что мы поручим ему еще и командование 2-й Ударной армией, которая пока что своего предназначения не оправдывает. А все газеты напишут о том, что перед отправкой на фронт я принимал генерала Власова у себя, наградил его и повысил. Что ты думаешь по этому поводу, Лаврентий?
Берию так и подмывало поинтересоваться: «По поводу чего – награды и повышения?», однако он понимал, что подобных шуточек Сталин не воспринимает. И, что самое страшное – не прощает. Поэтому член Государственного Комитета Обороны решил пуститься в штабную заумь:
– Само появление Власова в штабе Волховского фронта, – глубокомысленно произнес он, – уже заставит командование вермахта подбрасывать туда свежие подкрепления, которые фюрер, очевидно, вынужден будет снять с направления главного удара, то есть московского. А может, и ленинградского.
– Правильно, немцы решат, что основные наши усилия будут теперь направлены на волховский театр военных действий. Они подумают, что мы станем перебрасывать туда значительные подкрепления из-под Москвы, готовясь к мощным весенним наступательным операциям под Ленинградом. И мы не станем скрывать от разведки противника, что готовы усилить ударную армию Власова, ну, скажем, гвардейским корпусом, который на самом деле еще даже не сформирован.
– Это, конечно же, заставит немцев отвлекать свои свои силы от Ленинграда, – с какой-то внутренней душевной ленцой подыграл Берия вождю.
– Они попытаются как можно скорее разгромить фронтовые силы Мерецкова и Власова. На самом же деле укреплять Волховский фронт мы пока что не станем, и впредь будем гнать немцев подальше от Москвы. Само же появление там генерала Власова поднимет дух бойцов фронта.
