– Очень хорошо, что вы это понимаете, генерал.
– Человека, который, как я, прошел через годы недоверия в своей собственной армии, подобные сомнения не травмируют.
По-немецки Власов говорил медленно, с сильным акцентом, медленно подбирая слова, поэтому в отдельных случаях на помощь ему приходил скромно сидевший в стороне переводчик, из «русских немцев». И еще Скорцени обратил внимание, что очки у генерала такие же круглые, в старомодной металлической оправе, как и у Гиммлера. Они оба напоминали ему старых сельских учителей.
– В таком случае, нам ничто не мешает и впредь понимать друг друга.
– К тому же я помню, – неожиданно продолжил Власов после некоторой паузы, – что в свое время мне пришлось сдерживать натиск ваших войск под Москвой.
Гиммлер и Скорцени удивленно переглянулись. Этого русскому перебежчику говорить не следовало. Это уже было лишним.
Даже предельно сдержанный генерал Гелен, и тот нервно побарабанил пальцами по столу, как бы предлагая всем присутствующим забыть о сказанном.
– А ведь можно предположить, что вы, генерал Власов, все еще ставите себе это в заслугу, – хищновато прищурился Гиммлер. Именно из-за Москвы он так долго и не желал признавать Власова в качестве союзника. Знал бы об этом русский!..
– Всего лишь пытаюсь объяснить отношение ко мне многих офицеров рейха, – стушевался Власов. И Скорцени все понял: бывший красный так и не смог окончательно выяснить, в качестве кого же он здесь пребывает – собеседника или допрашиваемого.
– Это не подлежит ни объяснению, ни тем более оправданию, господин генерал.
– Понимаю, – пробубнил себе под нос Власов.
– Если бы вы прозрели несколькими месяцами раньше, – все еще не мог успокоиться рейхсфюрер СС, – то, возможно, сейчас принимали бы… меня, и не в Берлине, а восседая в кабинете Сталина. Или как минимум в кабинете военного министра свободной России.
Теперь же получилось так, что взгляд Скорцени встретился с усталым взглядом Гелена. Упоминание о Москве действительно оказалось некстати, это становилось все очевиднее. Но в то же время Власов прав: оборону Москвы, в ходе которой был остановлен натиск частей вермахта и СС, многие высшие чины вермахта, СД и рейхсканцелярии ему не простят никогда. Как не простит и сам фюрер.
«Но в таком случае и приема, хотя бы в кабинете военного министра России, тоже никогда не было бы, – попытался он мысленно оправдать свою дипломатическую оплошность. – Поскольку к тому времени ты уже был бы мертвым, пленным или заурядным отставным генералом-коллаборационистом».
– Однако хорошо выстроенная вами на своем участке оборона Москвы, как и ваше контрнаступление, до сих пор убеждают нас, что мы имеем дело с настоящим, боевым, мыслящим генералом, – вдруг сухо, но спасительно проскрипел черствым голосом Гиммлер. В отличие от Геббельса или Розенберга, он умел вести разговор, не поддаваясь особым эмоциям и сиюминутным настроениям.
– Благодарю вас, господин рейхсфюрер.
– А теперь – о вашей истинной службе России. Вы и ваш штаб должны сразу же повести работу своего комитета Освобождения России таким образом, чтобы он стал политическим центром, пригодным для руководства всеми белогвардейскими, националистическими, любыми другими антибольшевистскими организациями, группами и объединениями представителей всех народов Советского Союза.
– Конечно, конечно, – согласно кивал Власов, давая понять, что о сражении под Москвой окончательно забыто. – Только так.
– В ближайшее время вам надлежит выработать манифест, проект которого был бы согласован с нами. Но прежде следует хорошо продумать состав самого «Комитета освобождения народов России».
Гиммлер поправил очки.
– Если позволите, господин рейхсфюрер… Еще не зная о вашем окончательном решении, мы с господином Власовым тем не менее обдумывали как идею проведения подобного конгресса, так и создания подобного комитета. И даже наметили ряд кандидатур, которые уже согласованы с руководством русского отдела гестапо.
– Что, очевидно, далось вам непросто, – едва заметно ухмыльнулся Гиммлер. Всякое упоминание о «гестаповце Мюллере» вызывало у него приступ необъяснимой иронии.
– Тем не менее замечания гестапо, и лично Мюллера, учтены.
– Попробовали бы вы, «друзья мои неподсудные», не учесть их, – скопировал рейхсфюрер не только слова Мюллера, но и его произношение. – Этот список при вас, генерал? – поинтересовался Гиммлер у Власова.
– Естественно.
– Неплохо было бы ознакомиться с ним. Если, конечно, не возражаете, «друзья мои неподсудные»! – по-садистски ухмыльнулся всевластный рейхсфюрер СС.
18
Пока Власов доставал из нагрудного кармана свернутый вчетверо листок, руки его предательски дрожали. Заметив это, Скорцени взглянул в лицо генерала-перебежчика с презрительным сочувствием. Не хотел бы он оказаться в его шкуре.
– Это черновик. Здесь мои правки. Поэтому позвольте зачитать.
«Какой же он все-таки жалкий!» – все еще не мог успокоиться Скорцени, вглядываясь в худое, почти изможденное, лишенное всякого аристократизма, свойственного немецким генералам, пролетарское лицо Власова.
– Позволите? – неуверенно уточнил генерал.
Гиммлер недоуменно как-то пожал плечами и, кисловато улыбнувшись, кивнул.
Власов держал лист обеими руками, правая рука его дрожала значительно сильнее, и Скорцени показалось, что перебежчик пытается удерживать ее, сжимая кисть пальцами левой.
– Первое условие…
– Вы начинаете с условий? – поползли вверх брови Гиммлера.
– Имеется в виду условие создания и деятельности самого союза, – нервно уточнил Власов.
– Я просматривал эти записки, – вступился за него Гелен, – там имелось в виду именно то, о чем говорит генерал.
Власов признательно взглянул на руководителя «Абвера-2» и продолжил:
– Общерусский воинский союз, по нашему мнению, должны представлять весьма авторитетные среди русских военных генералы. Хотя бы такие, как Абрамов и Балабин.
Власов приподнял голову и поверх листа, словно из-за бруствера окопа, посмотрел на Гиммлера.
– Авторитетные среди белогвардейских генералов, – уточнил тот.
– Именно так.
– Потому что ваши красные генералы, – сделал ударение рейхсфюрер на слове «красные», – никакого особого доверия ни у немецкого, ни у русского белогвардейского генералитета не вызывают.
Власов что-то хотел ответить, но запнулся, мигом растеряв все известные ему немецкие слова, и лишь взглянув на непроницаемое лицо Гелена, вовремя нашелся:
– Совершенно верно. Вы правы.
– Значит, было бы лучше, если бы на их месте оказались два генерала из тех, что обучаются сейчас немецкому языку в лагерях для пленных.
