– Как и какое-то число немецких офицеров, – добавил Трухин, – поскольку наши отряды будут пополняться военнопленными. Было бы неплохо, если бы это были офицеры из «русских немцев». Следовало бы связаться с обер-диверсантом рейха Отто Скорцени. Лучшие диверсионные кадры сейчас находятся под его командованием, как, впрочем, и знаменитые разведывательно-диверсионные «Фридентальские курсы».
– Это верный ход, – согласился командарм. – При первой же возможности постараюсь обсудить этот план со Скорцени.
– Кстати, хочу заметить, – вернул себе Меандров право на завершение доклада, – что я написал специальный «Устав военно-политической борьбы с советской властью»
[86]. В случае утверждения его штабом РОА он может стать программным документом нашей дальнейшей борьбы за свободную Россию, а также лечь в основу «Устава» той, новой, Русской Освободительной Армии, которая будет зарождаться уже на территории России. К слову, возможно, ту, повстанческую нашу, армию следовало бы назвать Русской Народной Армией.
– А что, есть необходимость отказываться от названия «Русская Освободительная»? – поползли вверх брови командарма РОА.
– Наименование «Русская Народная» было бы понятнее советскому человеку, привыкшему к тому, что все, что именуется «народным», – свято. Да и коммунистическая пропаганда не смогла бы играть на связях этой армии с немцами, с Гитлером.
– Кстати, такое название уже было у 1-й русской бригады вермахта, которой еще в августе 1942 года командовал полковник Владимир Боярский, – напомнил Малышкин, однако не-понятно было, поддерживает ли он идею переименования Освободительной армии, или же таким образом пытается избежать его. – Немцы называли ее «Осиндорфской русской бригадой», одним из основателей ее стал генерал Жиленков. Но бригада отказалась воевать и против регулярных советских частей, и против красных партизан, за что и Жиленкова и Боярского приговорили к смертной казни. И если бы не заступничество полковника Генштаба барона фон Ренне, их еще тогда расстреляли бы.
– Мы внимательно ознакомимся с вашим проектом Устава, господин Меандров, – сделал ударение Власов на слове «проектом», давая понять, что любой законченный документ в РОА должен исходить только от ее командующего. – И над названием новой, повстанческой армии тоже основательно подумаем. Хотя для начала нужно решить: стоит ли нам предавать забвению заслуги нашей, Русской Освободительной Армии? – не скрывал Власов, что самолюбие его слегка задето. – Тем более – в угоду советской пропаганде.
– Думаю также, что в обеих повстанческих зонах нам следует создать кратковременные офицерские и унтер-офицерские курсы, – не стал вступать с ним в полемику Меандров, – которые бы не только готовили новые кадры, но и проводили военно-идеологическую переподготовку бывших советских командиров.
– Следовательно, в обе зоны нам нужно будет десантировать группы инструкторов, – произнес генерал Малышкин, – укомплектованные преподавателями нашей офицерской и разведывательной школ.
– И вновь-таки усилив их воспитанниками «Фридентальских курсов».
– Нужно будет внимательно посмотреть курсантов Фриденталя, – задумчиво отозвался Власов. – Да подобрать хотя бы парочку настоящих сорвиголов, вроде того, помните, который прошел тылами и красных, и немцев, от Маньчжурии до Берлина?
– Если вы имеете в виду того белоказачьего офицера, которого послал атаман Семенов, – молвил Малышкин, – то речь идет о белогвардейском ротмистре князе Курбатове.
– Припоминаю, припоминаю, – зашелся морщинами высокий лоб командарма. – О нем, как об образце истинно русского казачьего офицера, говорил как-то Петр Краснов. Удивительная, утверждают, личность. Правда, теперь он уже вроде бы в чине полковника.
– Как об удивительной личности о нем и следует говорить. Кстати, после прибытия в Берлин князя Курбатова приняли Кейтель, адмирал Канарис, Кальтенбруннер и, как утверждают, даже Гиммлер. Несмотря на свой богатый опыт, Курбатов все же прошел курс обучения в замке Фриденталь, где его готовили уже как резидента разведки и будущего руководителя повстанческого движения.
– Если удастся привлечь этого человека к нашей борьбе, – заинтригованно сказал начальник штаба РОА, – то это можно будет считать большим успехом. Такой офицер, наверное, способен дать фору самому Скорцени.
27
…До чего же чудными осенними днями встречала их тогда Прага – то ли ранняя весна, то ли запоздалое бабье лето! Высокие – в холодной синеве своей – небеса, говорливые стаи птиц над седыми шпилями соборов и строгие кружева древней брусчатки. Даже артиллерийская канонада, вспыхивавшая где-то в горах, воспринималась как далекие раскаты грома…
Конгресс должен был состояться в одном из залов Пражского града, в освященной традициями резиденции чешских королей и президентов, и само осознание этого порождало в душе Власова некое мистическое чувство сопричастности ко всему великому и значимому, что когда-либо происходило и в этом чешском «кремле», и в истории славянского мира. Фотографии, появившиеся затем во многих чешских и немецких изданиях, запечатлели его во главе генеральского эскорта, властно прогуливающимся по чешским площадям, тем самым, на которых из века в век пражане с одинаковым воодушевлением возводили своих вождей, воинов и пророков – кого на трон, а кого – на костер или эшафот.
Еще во время сентябрьской встречи
[87] с рейхсфюрером Гиммлером командарму стало ясно, что в победу над врагами одними лишь силами рейха предводитель СС больше не верит. Рейхсфюреру, как и Власову, теперь уже представлялось вполне возможным создать некий военно-политический координационный центр, который бы каким-то образом если не примирил, то по крайней мере сблизил власовцев со старой белой эмиграцией, а русские антисталинистские организации – с украинскими, белорусскими, грузинскими и всеми прочими национально-освободительными движениями.
Конечно же, подобный конгресс нужно было провести еще года два назад, и понятно, что на нем должен был присутствовать хоть кто-нибудь из высшего руководства рейха. Многим казалось подозрительно странным, что никто из окружения фюрера, даже непосредственный инициатор конгресса Гиммлер, в Прагу так и не прибыл. Правда, на скупую поздравительную телеграмму рейхсфюрер все же расщедрился. Но всем было понятно, что за отсутствием каждого из высоких чиновников рейха просматривается зловещая тень фюрера, который, похоже, не только не извлек для себя никаких уроков, но так ничего толком и не понял из происходящего сейчас в Европе и в мире, и, что самое ужасное, ничему не научился. И даже появление в президиуме конгресса протектора Богемии и Моравии Ханса Функа и заместителя министра иностранных дел некоего Лоренцо в данном случае ситуации не спасало.
