– Вот ты скажи мне, полковник: командующий армией… мой командующий, моей армией, генерал Власов знает о том, что его единственную дивизию перебрасывают в Померанию, чтобы всю ее тут же, необстрелянную и необученную, погубить? Неправду говоришь, – резко взмахнул он рукой, хотя полковник Генштаба еще и рта не открыл, – не знает он об этом. Мы теперь не та часть, которая, как раньше РОА, входит в состав вермахта, мы теперь все в рядах КОНРа, – взял он из лежавшей на столе папки и помахал перед собой каким-то листиком. – Вот она, присяга, которую каждый из нас принимал теперь уже как солдат Комитета Освобождения. Читаем, что здесь написано.
– Я с этим текстом ознакомлен, – холодно возмутился полковник, однако Буняченко это уже не остановило, он явно вошел в роль.
– А написано здесь такое, – водрузил генерал на самый кончик носа свои давно потускневшие очки: – «Как верный сын моей Родины, я добровольно вступаю в ряды войск Комитета освобождения народов России. В присутствии моих земляков я торжественно клянусь честно сражаться до последней капли крови под командой генерала Власова». Обратите внимание, полковник: «…под командой генерала Власова, на благо моего народа против большевизма». Ну а то, что «эта борьба ведется всеми свободолюбивыми народами под высшей командой Адольфа Гитлера» – это понятно, против этого на сегодняшний день возражений пока не имеется. И дальше, как положено: «Я клянусь, что останусь верным этому союзу»
[93].
– Не валяйте дурака, господин Буняченко, – предупреждающе покачал головой Герре. – Вами получен приказ Генштаба, который никто не в состоянии отменить. Подчеркиваю: никто, в том числе и Власов.
– А я и не требую, чтобы этот приказ кто-то отменял. Потому что этот приказ, именно этот, – воинственно потряс он листиком, – мне, как у нас говорят, без разницы! Мне нужен, – припечатал он текст ладонью к столу, – приказ председателя КОНРа генерал-полковника Власова.
– Но вы же понимаете, что за невыполнение этого приказа, – в свою очередь, потряс текстом радиограммы полковник Герре, – вы ответите перед военно-полевым судом?
– За этот – никогда! – Буняченко демонстративно уселся в свое кресло и по-наполеоновски скрестил руки на груди. – Только за тот, который мне положен по уставу.
При всем внешнем спокойствии, полковник нервно нащупал рукой кобуру. Буняченко к себе рванул кобуру, а поскольку Герре замялся, генерал вскинул подбородок и выразительно поскреб его пальцами левой руки. Это был условный, хорошо известный адъютанту Родану знак, который означал: «Зови охрану!» Еще два дня назад, предчувствуя недоброе, он приказал адъютанту-порученцу:
– Подыщи-ка ты мне полтора десятка парней – из разведки, из диверсионной группы, обучение прошедших; словом, откуда хочешь, но таких, чтобы по сигналу моему отца родного в котле со смолой сварили. И пусть по двое-трое толкутся возле штаба, а остальные – на подхвате.
Адъютант-порученец Родан задание свое тут же понял.
– Да было бы только сказано, батька генерал! – повел он плечами, словно двумя мешками с мукой на плечи взваленными поразмялся.
Рослый, плечистый, из кузнецкого рода-племени, Родан и сам лишь недавно был выдернут генералом из парашютно-десантного батальона. А выдернут, потому что на счету этого армейского проходимца числились: курсы разведки и служба в разведроте Красной Армии; побег из-под ареста СМЕРШа, переход линии фронта, побег из лагеря военнопленных, побег из-под партизанского ареста, при котором Родан, исхитрившись, сумел отправить на тот свет обоих своих охранников. Ну а потом на этого сорвиголову обратили внимание в абвере. После чего последовали: разведшкола где-то в Белоруссии, рейд за линию фронта, затем разведывательно-диверсионная школа уже здесь, в рейхе…
«Хитрый махновец», как называли Буняченко в штабах РОА и КОНРа, прекрасно понимал, что самое время окружать себя именно такими горлорезами. Он и в самом деле был поклонником казацко-махновского уклада в своем войске и любил, когда обращались к нему именно так, как обращался адъютант-порученец – «батька генерал»!
Тем временем порученцу и подбирать никого не нужно было. Он давно присмотрел себе не полтора, а почти три десятка таких же армейских проходимцев, как сам – прошедших тюрьмы, сибирские лагеря и лагеря военнопленных. Это были парни, привыкшие к лесной и бродячей жизни, владеющие приемами рукопашного боя, прекрасно метавшие ножи и топоры; сильные и отчаянные, из тех, которые и немцев ненавидят, и к красным не переметнутся, потому как не резон… А еще это были этнические украинцы или же люди, на Украине родившиеся и выросшие. И составляли они теперь его, капитана Родана, «личную гвардию», на тот, самый крайний случай… Потому что была у капитана задумка: то ли пробиться с этими ребятами через горы Словакии в Карпатские горы и в равнинные украинские леса, да основать там свою казачью вольницу, то ли на какое-то время уйти в Альпы, наудачу, только бы не оказаться в руках «смершевцев»…
– Как вы и сказали, батька генерал, – выстроил их позавчера у штаба порученец. – Эти – хоть самого дьявола в смоле сварят.
Батька генерал медленно обошел строй, остановившись перед каждым, чтобы глаза в глаза, чтобы ощутить тот самый, скрытый в них волчий оскал…
– Ну что, горлорезы из черного леса, – сказал, завершая осмотр, – задача вам ясна. А что не ясно, жизнь всегда подскажет. Держитесь за моего атаман-порученца, капитана Родана. А капитан – он завсегда при мне. Только так и выживем.
– Так уже ж держимся, батька генерал, – нестройно, но уверенно ответили «горлорезы», трое из которых по зову атаман-порученца теперь уже стояли за спиной полковника Герре и смотрели на него снисходительно, как на дитя несмышленое.
– Хорошо, где сейчас Власов? – проскрипел челюстями полковник.
– Известно, где, – вполне миролюбиво ответил Буняченко, – в шестидесяти километрах отсюда, в Хойберге, там, где формируется 2-я дивизия КОНРа.
– Еще одна дивизия «рус-иванов»! – по-немецки пробормотал Герре, по-бычьи помотав при этом головой. – И таких же вояк хреновых!.. – уничижительно добавил по-русски. Очень уж словцо это – «хреновых» – к сердцу ему прилегло, как, впрочем, и слово «дерьмо», поскольку мог ругать им соотечественников, не понимавших их значения. – Ну, так вызывайте сюда Власова, генерал Буняченко, связывайтесь с ним.
– Зачем же начальство от дела отрывать?! – искренне удивился «батька генерал». – А если кому и надо, так пусть вызывают.
– Не зря же вас называют «хитрым махновцем», генерал.
– Да называть могут по-всякому, – воинственно осклабился Буняченко. – Лишь бы на мозоли не наступали.
30
Вызванный полковником Герре командарм Власов прибыл только под вечер. О приказе он тоже ничего не знал, однако понимал, что положение серьезное, и что от своих намерений укрепить группировку войск в Померании за счет русской дивизии в Генштабе не откажутся. Но еще убедительнее он понимал, что, отправив в Померанию 1-ю дивизию, он уже никогда ее не получит и, по существу, останется командующим без армии. Рассчитывать на вторую дивизию тоже не приходилось, Власов очень опасался, что по-настоящему сформировать и вооружить ее он уже попросту не успеет, поскольку времени-то в обрез.
