Стоя возле лавки матери с поникшими головами, парни дивились тому, какая она красивая. Самая красивая из всех когда-либо виденных женщин.
– Осуждаете меня? – вздохнула Эдэринка.
– Нет, – замотал головой Чиргэл.
– Нет, – эхом откликнулся Чэбдик.
Братья понимающе переглянулись. Они знали, что родители безумно любят… любили друг друга на Орто. Если так можно сказать – безумно – о спокойных, сдержанных и разумных людях.
Близнецы были подобны друг другу внешне и внутренне и тоже думали одинаково, как мать и отец. Но именно это сходство сыграло с ними недавно недобрую шутку. Из-за тонготской красавицы Самоны, путающей братьев и потому в равной мере любезной с обоими, они стали ссориться. Изредка даже дрались.
– Разберетесь, – кивнула Эдэринка, угадав их мысли. – А когда будет невмочь, возьмите это, – она подала сыновьям треснувшую пополам игрушку и кожаные кошели-мешочки на тонких ремешках. Маленькую косульку Силис вырезал когда-то из сучка молодой березы. На обеих половинках сохранились следы молочных зубов Чиргэла и Чэбдика.
– Достанете и вспомните, что вы – птенцы одного яйца и дороже друг друга у вас никого нет.
– Да, – враз потупившись и заалев щеками, они одинаковым жестом подвесили на шеи лесной знак отцовского рода.
– А еще, – голос Эдэринки ослаб и задрожал, – берегите сестру.
Больше всего печалилась о младшей, отмеченной сильным и необычным джогуром. Девочка ни к какому мастерству не была особо расположена. Мать чувствовала: дар дочери в чем-то таком, чего ей не дано понять. Еще в младенчестве крохотное, на вид тщедушное дитя ухитрилось сломать несколько крепких, сработанных отцом люлек. Не было другого случая, чтобы под кем-то из детей Элен треснула хоть одна колыбель.
В раннем детстве дочка беспокоила Эдэринку снами, которые бурно и ярко переживала въяве. Айана, страшно сказать, ходила поверх кустов и травы! Скользила по лужам с сухими ногами, играючи забиралась на высоченные деревья. Она, кажется, летала… Эдэринка откровенно боялась ее джогура. Не видя в нем пользы, потратила немало усилий, чтобы веселая, открытая девочка научилась держать в тайне свои странные способности, супротивные приземленному человеческому естеству. Об этом всю следующую ночь шептались с дочкой.
Айана не переставала плакать.
– Тише, мой жаворонок, тише, – огорчалась Эдэринка. – Не заливай мой путь слезами, поскользнусь.
Девочка прорыдала:
– Скажи отцу – я любила его больше всех на свете!
– Скажу, – улыбнулась Эдэринка.
– И тебя, – спохватилась Айана. – И тебя, матушка… больше всех…
Не всплыло в разговоре имя Дьоллоха. Не решилась Эдэринка. Как любая мать, она хотела дочери суженого лучшего из лучших. А Айана с детских весен избрала калеку, да еще гордеца и безмездника. Полюбившая, говорят, идет и за тем, кто с посохом…
Молодой певец был единственным камнем преткновения в слаженных мыслях супругов. Эдэринка всегда считала, что муж напрасно к нему благоволит. Она знала, что смерть старого друга стала для Дьоллоха большим ударом. Видела его искреннее горе, но и теперь ничего не могла поделать со своей неприязнью.
Неведомо куда несла ее девочку бешеная, все на пути крушащая стремнина любви. Эта мысль саднила так, что хотелось сказать пареньку… Что сказать? А если выбор Айаны – судьба? Тогда и Хозяйки вряд ли справятся с поручением за упрямицей присмотреть.
Эдэринка поколебалась и, выкроив время, когда Айана ненадолго удалилась, все-таки кликнула Дьоллоха, отрешенно стоящего у двери.
– Если будешь с моей дочерью, не обижай ее, – молвила тихо.
– Не пришла еще ко мне любовь настоящая, – парень мучительно покраснел и не смог соврать: – Айана нравится мне, но не так, как ты, может быть, думаешь.
– Ну, докучать станет, так прогони ее… мягче.
– Л-ладно, – заикаясь, пообещал певец.
– Как можно мягче, – повторила она и, сомкнув утомленные веки, заплакала о судьбе своей младшей.
Восьмая ночь после смерти Силиса выдалась звездной и лунной. Эдэринка смотрела в окно. Старалась запомнить небо над Орто, ведь неизвестно, какое оно в другом мире и те ли звезды там светят.
По Кругу Воителя все так же скакала священная кобылица Иллэ. Длинный хвост дымно вился между созвездиями Арангаса и Колоды, в углу которой сияла восьмилучистая Северная Чаша.
– Прошу тебя, охрани детей Элен, – шепнула Эдэринка предводительнице небесных удаганок.
На заре звезды померкли, небо на горизонте посветлело. В отверстии под Коновязью Времен показалось солнце, осветило облачные ярусы. Где-то на одном из них восседал Дилга. Женщина возблагодарила его за весны ласковой жизни, пролетающей перед мысленным взором с остановками в памятных местах.
Бог-загадка одарил несказанной милостью: позволил в последний раз воочию увидеться с мужем. Кроткая, красивая косуля подошла к изголовью нар…
Утром Эдэринка попросила народ собраться. Люди с удивлением смотрели на ее светящееся радостью лицо. Она молодо улыбнулась, вдохновленная чем-то хорошим:
– С материнской душою мужа встретилась. Последнее пожелание велел передать. Он хотел бы видеть старейшиной Элен Хорсуна. Но, конечно, пусть общий сход решит.
– А вот и сход, – возгласил Кытанах, перекрывая глухое бормотанье Сандала и одобрительный гул народа. – Все согласны!
На девятый день Эдэринка умерла.
* * *
– Матушка наконец-то уснула, – вздохнула Айана. – Теперь отдохнет.
Тело жены старейшины обмыли, убрали в свадебный наряд. Теплая соболья доха не даст замерзнуть на пути к Силису, звонкие серебряные колокольца и подвески отпугнут по дороге злых духов.
Голова спящей Эдэринки легла на грудь мужа с левой стороны. Отныне безмолвие будет им колыбельной песнью. Колоду замуровали глиной, сверху покрыли погребальным берестяным полотном с вырезными знаками, оберегающими покой.
Могильщики торопились. Все инструменты, послужившие для погребения, сломали и оставили на могиле. Загородили тропу Ёлю к миру живых березовыми ветвями и поспешили к дому, не оглядываясь. А там во дворе уже горел можжевеловый костер и корежилась в нем первая колода Силиса, рассчитанная на него одного…
Бросили туда же похоронные лавки и сани, очистились огнем от щепы сокрушенного молнией дерева. Окурили священным дымком быка с санями, юрту снаружи и внутри. Теперь и за поминальный стол сесть можно.
«Замечательно справедливым старейшиной, великим мастером с джогуром в руках» величали Силиса, а Эдэринку – просто «любящей мужа», не называя земных имен ушедших туда, где яйцо не гниет и вода не тухнет.
– Почему такого дряхлого, как я, не взяла вместо него смерть? – горевал Кытанах.
Старик все не мог остановиться. Вначале говорил о старейшине, потом о Мохсоголе и тех, чьи славные имена уже мало кто помнил. Углублялся в то прекрасное время, когда яростно-веселая молодость кипела в крови и стройные ноги, бросаясь вдогон за зайцами, позволяли играючи ловить их за уши… И текли, текли из сухих глаз невидимые слезы.
