Тяжкое молчание повисло в кузне, как второй, невидимый потолок. Таяли последние сомнения. Хорсун безнадежно подумал: «Что бы на моем месте предпринял Силис?» Ох, как же не хватало багалыку добродушия и простосердечия друга! Мысль о том, что девчонка подло прикрывает злодея, или впрямь сама приманила к старейшине смерть, вытеснила все мысли.
– На Илинэ нет вины, – внезапно раздался голос шамана Нивани, и аймачные раздраженно переглянулись.
– Есть, – оборвал Хорсун. – Ее вина хотя бы в том, что она говорит ложь.
Старшины дружно закивали: как думает чужак ньгамендри – одно дело, а как сход накажет лгунью – другое.
– Что ты сам, багалык, знаешь о правде? – спросил шаман, чем вызвал сдержанное негодование, но продолжил как ни в чем не бывало: – Правда для большинства из нас, к сожалению, то, что мы полагаем случившимся, поскольку склонны слушать неглубоко и видеть поверхностно, а не то, что произошло на самом деле.
Брови Хорсуна сошлись в неразрывный соболий хвост. Поинтересовался язвительно:
– Если некто столь остр слухом и прозорлив, не поделится ли он плодами собственной чуткости с ущербным большинством?
– Не стану утомлять вас догадками, – отмахнулся неучтивый. – А вот предложение свое выскажу охотно. Существует неплохой, на мой взгляд, способ выявить человека, чьи руки смастерили идола. Нужно немедля отправить кого-нибудь за одной из Хозяек Круга. Неважно, будет это Вторая или Третья. Обе они прекрасно знают почву долины в любом ее месте и могут сказать, откуда была взята глина.
– Там, должно быть, сохранились следы настоящего преступника! – вскочил с лавки Отосут.
– Может, и нет, – развел руками шаман. – Но Хозяйки умеют разговаривать с глиной и дерном. Есть надежда, что земная матерь сама укажет на человека, посмевшего использовать ее священную плоть в коварных целях.
– Добро, – согласился багалык, чувствуя великое облегчение. Медленно уходил, испарялся из сердца жар. – Пусть обе приедут.
Тимир отослал гонцов к горшечницам. Уморенную девчонку покуда оставили в покое.
* * *
Почтенные старухи пошептались с шаманом и, проделав над идолом какие-то действия, велели собрать людей. Народ частью разбрелся по домам, частью с пересудами и домыслами болтался по двору кузни, смежному с двором Тимира. Багалыка задело, что с ним Хозяйки не посоветовались, но не стал выказывать обиды – нет так нет. А скоро забыл об этом. В два счета набежала измаянная ожиданием толпа.
Вторая Хозяйка заявила:
– Мы спросили глину, из которой был вылеплен имевший душу, что за мастер не убоялся греха опасного изображения и что за смертоносец погубил одного из лучших людей Элен, либо это одно и то же лицо. Глина дала понять: она хорошо помнит умение лепящих пальцев, помнит и злодейскую руку, воткнувшую в поделку батас. Но человеческая речь не входит в способности мудрой земляной плоти, поэтому мы с шаманом Нивани кое-что придумали. Священная глина вняла нашей просьбе и благосклонно взялась помочь.
Третья Хозяйка опустила идола на небольшой снежный пригорок. Вторая чуть возвысила голос:
– Если среди нас есть этот преступник, он услышит зов слепленной им скудели, и тело его, вопреки сопротивлению разума, испытает неодолимую тягу приблизиться к идолу.
Люди отодвинулись, сжались и затаили дыхание. Каждый в душе опасался: а вдруг глина по ошибке позовет его? Все как один переводили напряженные взгляды от идола к Илинэ. Девушка стояла у двери кузни с поникшей головой, прижав руки к груди, и не шевелилась.
Но тут послышались отдельные возгласы, и по толпе точно рябь пробежала. Люди расступались, торопясь пропустить кого-то. Женщина с растрепанной косой, без шапки, мелкими шажками тронулась к пригорку…
Тимир, пораженный в самое сердце, оборвал себя на полуслове, полу-имени, испуганный собственным голосом:
– Олджу!..
То же восклицание-эхо вырвалось из уст Хорсуна… Баджа главного кузнеца, приемная дочь багалыка, ступала, едва переставляя ноги и страшно содрогаясь. Странно стершиеся черты мертвенно-бледного лица делали его похожим на дутый рыбий пузырь. Перед телом, скрючив пальцы с обломанными ногтями, влеклись безвольные руки. Длинная шея змеею ползла из распахнутого ворота дохи. Впереди реял по ветру хвост лохматой косы. Черное вервие волос, закрученное на шее удавкой, тянуло женщину за собой. Вытаращив пустые прозрачные глаза, Олджуна плыла по невидимому течению, как диковинная рыбина.
Потрясенная толпа онемела, тоже уподобилась рыбной стае, настороженно зависшей в глубине перед бурей. Ряды не смыкались там, где прошла злодейка, словно воздух вокруг нее был напитан отравой.
До идола Олджуне осталось совсем немного, как вдруг на дороге показался снежный шар. Он катился стремительно, и через миг оказался низенькой толстой женщиной, которая, видимо, часто падала и вся вывалялась в снегу. Это была Лахса. За нею спешил громко стонущий Манихай. Некие доброжелатели только что известили супругов о беде, постигшей Илинэ.
Задыхаясь и потрясая на бегу кулаками, Лахса яростно вопила:
– Наконец-то я доберусь до тебя, Хорсун! Только попробуй пальцем тронуть нашу дочь, узнаешь, как остры восемь моих оставшихся передних зубов! Ужо перегрызу твое горло, будь оно хоть из камня! Жаль, братья девочки уехали, не то бы отколошматили тебя, ты, не годный к старшинству над людьми багалык!
Сквозь тягостные приливы ужаса и стыдобы Тимир подумал: «Значит, Атын взял с собою Дьоллоха. Хорошо – все не одному…»
Лахса залетела во двор, и Хорсун невольно съежился. Ничего и никого не боялся он так, как этой буйной маленькой женщины. А она резко остановилась и, забыв о багалыке, закрутила головой в поисках дочери. Побежала, оскальзываясь, простирая к ней руки издалека:
– Что они с тобой сделали? Они пытали тебя?!
Прижала Илинэ к пышной груди, убедилась: девочка цела и невредима. Пока смущенный Манихай топтался вокруг, прыткими сметливыми глазками успела оценить любопытную обстановку. Встретив оживший взор баджи Тимира, красным червяком ползущую по ее лицу усмешку, отпустила дочь и пошла на Олджуну, стрекоча беспрерывно:
– Ах ты, подговорщица! Науськала орду на ребенка и рада?
Оглянулась кругом, призывая народ в свидетели, всплеснула ладошками:
– Гляньте-ка, эленцы, на змеюку ядовитую! А я-то, доверчивая, думала, что Олджуна – сестра Илинэ! Да разве эта блудница, выродок Сытыгана, хоть капельку похожа на мою девочку?! Все знают: Олджуна – потаскуха, даже колокольца невинности на свадьбе у нее не зазвенели!
Может, и дальше бы, к бесчестью Тимира, продолжались позорные разоблачения, но преступница прыгнула к Лахсе. Обе хищно выгнулись, уперли руки в бока и задвигались лицом к лицу с горящими ненавистью глазами. Никто не понял, в какой неуловимый миг женщины схлестнулись, рыча, как рыси, и превратились в бешеный метельный ком. В хаосе косматых волос, пинков, тумаков, ударов мелькали распаренные, исполосованные ногтями лица.
