Оказывается, тем утром братья отправились в южные селенья по заданию главного кузнеца. Значит, Илинэ видела Атына перед поездкой. Он был грязен и вел себя так ужасно, что она в смятенье решила: в него вселился Йор. А Йор, как выяснилось, проник в душу Олджуны.
Атын был снаряжен не для дальнего похода, в старую, залатанную одежду. Сам признался, что только что из коровника. Когда успел умыться-переодеться и отъехать, если багалык почти сразу потащил Илинэ к кузнецам? По дороге она брата не видела… Почему ушмыгнул, приневолил ко лжи?
Обида выступала в глазах слезами, но сказать правду сложно было даже Лахсе. Не давали покоя матушкины странные слова перед кровожадной толпой о родстве с Олджуной, а спрашивать не хотелось. Спросишь дурного с каплю, узнаешь с пригоршню.
Слава богам, брат – не убийца, не его руки смастерили имеющего душу. Идола, вылепленного Олджуной в беспамятстве, Атын, видно, впрямь нашел в березовой роще у Диринга. Зачем-то шастал в нехорошем месте… А что значит его оговорка об уходе из долины? О нынешней поездке молвил или о чем-то другом? Не примется ли, вернувшись, снова пытать, куда подевала Сата? С Атына станется и поколотить, как раньше, по-братски, за нечаянный обман. За подсунутый в кошель камешек из пещерной стены.
Атын начал напоминать своего крутонравого отца, подтверждая присловье: «Живущий с кузнецом делается кузнецом». Горн и наковальня священны, с ними связано столько всяких примет! К примеру, кто посмеет сесть на наковальню, у того на седалище выскочит чирей. Стука-бряцанья кузнечных инструментов и шума раздуваемых мехов боятся не только злые духи, а и люди с худыми помыслами. Но не скажешь, будто огненное ремесло пробрало кузнецов до грозного жара. Все они веселы, любят пошутить и не кажутся грубыми, как железо. Все, кроме дядьки Тимира.
– С воздухом разговариваю, – раздался обиженный голосок Айаны. Она уже отгоняла скотину на берег. – Кличу тебя, а ты не слышишь.
– Прости, о своем задумалась, – Илинэ вернулась на лед озера из путаных мыслей-дорожек.
Подружки привели коров в загон для кормежки, вырубили для них шмат сена с южного бока ближнего зарода, откуда реже приносит вьюги и снег. Пока то да се, справились с дворовой работой не скоро.
Надвигалась метель, в горах засвистели ветра. Илинэ уговорила Айану переночевать. Близнецы знают, где сестренка, а если встревожатся, придут и убедятся, что с ней все в порядке.
Возле дверей юрты сидела четырехглазая собака Эмчиты. Дома в гостях, кроме знахарки, были Отосут и Нивани.
– Пурга близится, – подтвердил шаман опасения Илинэ.
Отосут засуетился.
– Переждем, – успокоил Нивани. – Недолгой будет.
Эмчита, помедлив, продолжила начатый ранее разговор:
– Кроме огненных поводьев Сюра, у женщин есть еще один сокровенный луч. Он тоже солнечный, но вместе с небесной силой в нем горит сила материнского духа Земли.
– К чему женщине лишнее? – обронил травник.
Уловив оттенок пренебрежения в его голосе, знахарка молвила все так же серьезно и ровно:
– Конечно, не у всякой ярок этот дополнительный луч. Сила его щедра лишь у тех, кто отмечен любовью.
– Ты говоришь так, будто мужчина неспособен любить, – усмехнулся Отосут.
Эмчита повернула лицо к окну, словно узрела за ним, как пурга взметает сугробы:
– Небесный дух любви открыт всем душам. Светел любящий человек. Но только любовь женщины способна наяву воспламениться священным огнем.
Отосут недоверчиво вздернул плечами:
– Ни разу такого не видел.
– И не дайте боги увидеть, – спокойно сказала Эмчита. – Женщина, обладающая джогуром любви, призывает небесный огонь лишь в том случае, когда тем, кого она любит, грозит беда.
– Такая женщина – удаганка? – спросил Нивани.
– Каждая, в душе которой силен луч матери-Земли, – по-своему удаганка, – улыбнулась Эмчита.
Нивани пробормотал:
– Вот почему удаганки считаются сильнее шаманов…
Лицо знахарки насторожилось: сквозь вой ветра донесся лай Берё.
– Впущу пса, – Лахса направилась к двери.
– Погоди, – остановила Эмчита и прислушалась. – Он лает на человека.
– Мальчики приехали! – Лахса снова кинулась к выходу.
Слепая на удивление прытко изогнулась, поймала хозяйку за рукав:
– Постой же! То другой лай…
– Опасность? – встрепенулся Отосут.
Знахарка качнула головой, и все замерли в испуге.
«Мальчики! – заполошно вскричало сердце Лахсы, отдаваясь болезненным стуком в висках. – Неужто четырехглазый пес почуял дурное?» – и беспокойная память ее побежала назад, в день отъезда Атына и Дьоллоха.
…Вгорячах залетев в кузнечный двор, Лахса увидела на снежном пригорке глиняного болвана с лицом старейшины. Нечего было сомневаться: Атын слепил! Он один умел так достоверно изображать имеющих души. Никто не убедил бы Лахсу, что мальчик способен на преступление, и она ахнула про себя: «Двойник!» Потом узнала, кто сделал идола. А до того успела подраться с виновницей, одержимой злым духом…
Вечером, терзаемая сомнениями, понеслась с пешней к ели о двух кронах, под которой пять весен назад закопала кошель с неживым человечком. И что было напрасно долбить мерзлую твердь? Ведь уже поняла, что в ямке под корнями давно нет кошеля.
В последнее время Атын стал скрытен. Реже навещал семью, не делился с Лахсой переживаниями, как прежде… Захотелось спросить у Эмчиты: не ожил ли двойник? Может ли он навлечь на ребят беду, как пытался навести порчу на Атына когда-то?
Берё заскребся в дверь с неистовым лаем и визгом. Слепая встала и сама пошла открывать. Торкнулась в тяжелую колоду, обитую бычьей шкурой: дверь не отворилась!
– Сугроб намело, – сказал Манихай.
– Палкой приперли снаружи, – Эмчита принюхалась: – Дым идет!
Все увидели, что в дом ползут струйки дыма.
– Огонь за окнами! – закричала Илинэ.
Куски льда в окнах, несмотря на пургу, закраснели так, точно рядом с ними возгорелись костры. Мужчины вышибли дверь и, едва она распахнулась, как в юрту со снегом и ветром ринулись языки бушующего пламени. Вслед за тем снежным колобом вкатился Берё. Пес с рычанием вцепился зубами в подол хозяйки и, пятясь к выходу, потянул ее за собой.
Нивани выплеснул за дверь воду из подхваченного с полу ведра. Отшатнулся, ожегшись шипящим паром. Яркий огонь за порогом, как ни странно, почти сразу потух.
– Кто-то привалил к двери копну сена, – пояснил хладнокровный голос Эмчиты, невидимой в дыме и паре. – Это поджог.
Надвинув на лицо шапку, Отосут выскочил на улицу. За ним, на бегу напяливая что попало под руку, выскочили остальные.
