Начало светать. Соннук осторожно высвободил плечо из-под головы Олджуны. Поправил на запястье раненой руки тесемку из черного конского волоса. Олджуна повязала, чтобы скорее прошла ломота. Подкармливая огонь ветками, смотрел на спящую женщину и думал, как же сильно он ее любит. Было ли такое еще с кем-нибудь в пределах и временах? Обеспокоился: не замерзла бы, не заболела. Бережно перенес ближе к костру.
…Только он и Олджуна, только Олджуна и он, они одни на Срединной. Она – его единственная, отныне и навсегда. У них один Сюр, один Дилга, одна жизнь. Сата, Атын, северо-восточная сторона с обещаниями щедрот – все это так далеко и ничтожно по сравнению с огромным счастьем: маленькой, слабой Олджуной в сильных руках Соннука.
Человек-мужчина тихо баюкал свою жену-женщину.
Я без тебя – бесплодный солончак.
Я без тебя – стоячая вода.
Я без тебя – разрушенный очаг.
Я без тебя – дорога в никуда…
Домм четвертого вечера
Ледоход
Видно, поединок стихий крепко встряхнул Коновязь Времен. Мировой столп пошатнулся и нечаянно вовлек в себя остатки зимних месяцев. Великий лес проснулся от короткого снежного сна, расправил занемелые плечи предгорий. Вешние соки забродили в оживших деревьях. Тальник посмуглел кожицей, почки на ветках припухли, как нежные сосцы двенадцативёсных девчонок. Весна шла весело и мощно. Страшась ее нежданного натиска, люди смиренно заготавливали сосновую заболонь и ловили сачками рыбу в озерных прорубях, словно в Месяце, ломающем льды. А тут и впрямь начался ледоход.
Вскрытый покров застрял в узком русле Бегуньи и больно распер ей бока. Свободолюбивая речка не потерпела насилия, вытолкала затор в устье и понеслась к реке-бабушке, вспарывая подол ее зимнего платья. С верховий Большой Реки приволокло торосы величиной с юрту. Лед с оглушительным треском раскалывался вдоль и вскоре ощетинился гигантскими мечами, подъявшими вверх точеные солнцем клинки. Сверкающие лезвия играючи срезали ломти земли и стесывали мшистый камень в подножиях утесов.
Провожать зиму на север вместе с жителями долины вышло соседнее кочевье. Тонготы бросали в звонкие ленты шуги кусочки вяленой оленины, просили реку не заливать половодьем надежные тропы. Эленцы потчевали великую воду вареной жеребятиной, хлопоча о травяных всходах… Но когда они взойдут? В конце этого Месяца кричащих коновязей, в следующем или, по правилам времен года, в Месяце земной силы? Никто не знал.
Старики толковали о конце света. Зрелые мужи хмурились, сердца матерей исходили тревогой, а юным неслыханное потепление казалось подарком богов. Всякая весна чудесна, когда не думаешь о ней, а в ней живешь.
Девушки кидали в реку венки из вербы, увитые прядями белых конских волос с двумя узелками. Один узелок – свое имя, второй – имя возлюбленного. Исполнится вплетенная в ветки мечта, и сама любовь уговорит Дилгу замедлить время. В зеленую пору жизни бог-загадка видится баловнем вроде младшего брата, с которым о чем хочешь можно столковаться. Неиссякаемым бурдюком свежего кумыса представляется будущее молодым. Откуда ж только потом берутся бесталанные женщины и невезучие человеки-мужчины?
С грустной улыбкой смотрела на детей долины Урана. Илинэ привела ее на берег, а вернуться Урана уговорилась с соседками, спровадила помощницу к подружкам. Теперь пристроилась к березке у обрыва, держа на коленях берестяную лодочку – подарок реке-бабушке. Игрушечное суденышко было полнехонько: впереди пара тальниковых лошадок, ближе к корме бык с коровкой.
В юности и Урана бросала в воду венки, хотя замужем считалась с малых весен. Нецелованными губами шептала дорогое имя, приманивая любовь. А когда пришла первая жаркая весна, сталкивались с Тимиром в юрте и отскакивали друг от друга как ошпаренные. Обменивались скорбными взглядами, будто жить им осталось всего один день. Вместо печали Урана тогда испытывала глухое отчаяние, вместо радости – задыхающееся счастье. Юное чувство всегда чрезмерно. Двое переживают маленькие события бурно и страстно, точно река ледоход…
Река подхватила и закачала-взлелеяла лодочку в своих ладонях. Приняла подарок – значит, согласилась довести молитву до ушей богов. Урана молила о доброй судьбе для эленских детей. Себе испрашивала простого – ласковую невестку и внуков. А еще просила дать удачи Олджуне. С тех пор как пропала баджа, ни слуху ни духу о ней не было. «Видно, сожрал Йор злосчастную», – шептались жены кузнецов. Но Урана верила, что Олджуна жива и освободилась от бесов. Жалела ее… Жалела! И ждала.
С громким скрипом и шорохом терлись друг о друга льдины. Не прерывалось движение, беспокойное, как бытие, невероятное, как вечность. Неустанное течение не могли изменить ни зимняя стужа, ни сумятица времени, ни жадный бег мимолетных человеческих жизней. Весну и рождение, жизнь и смерть каждого человека – все это вкупе и любой миг в отдельности знала и видела Большая Река, отражая в себе столько радостей и печалей, сколько было в ней капель.
Всколыхнутая льдиной волна едва не поглотила венок Айаны. Охнув, девочка в безмолвной мольбе прижала руки к груди. Нарядная плетенка вынырнула, поплясала на месте и заскользила между торосами по извилистым водяным тропам. Унесла с собой горячую просьбу и узелок с именем, в котором ни для одной из приятельниц не было секрета. На их глазах росла маленькая Айана вместе со своей любовью, платя за нее высокую цену недетской выдержкой и ожиданием.
Рядом Илинэ о чем-то задумалась и неловко обронила венок. Айана нагнулась над крутояром: не застряло бы «грядущее» подружки в высунутых из обрыва корнях!
А оно и не застряло. Упругое кольцо, все в пушистых звездочках почек, ударилось о корень, подпрыгнуло и мягко легло на воду, а там побежало вдогонку за остальными.
Айана простодушно поинтересовалась:
– На кого загадала?
– Ни на кого. На удачу.
– Странная ты, – со скрытым превосходством вздохнула Айана. – На целый год меня старше, а все еще не знаешь любви.
Плечи Илинэ остались приподнятыми, будто озябла. Наверное, вправду в чем-то она ущербна, ведь все знакомые девушки в кого-нибудь влюблены, иные и не впервой…
Стало жаль веток, оборванных для безымянного венка. Пока украшала его белой прядкой, несколько раз повторила имя Болота, но не дождалась в душе отклика. Расстроилась, вот и выпал из рук веночек, унес тайну безъязыкого сердца.
Поодаль, свесив ноги с обрыва, сидела Самона, дочь тонготского старейшины. Она разглаживала на колене берестяной обрывок. Пышный венок нависал над ее красивым лицом. Вынув из чехла на поясе женский нож, Самона провела лезвием по желтой стороне бересты прямую прерывистую линию. С боков пририсовала еще две косые, без разрывов, с «ножками» снизу. Все три линии сошлись сверху. Увлеченная своим занятием, Самона ничего вокруг не замечала. Илинэ ненароком подсмотрела не предназначенное для сторонних глаз. Хотела отойти, но тут лицо красавицы поднялось из тени венка и улыбнулось.
– Судьбе посланье пишу, – призналась она.
