В деятельности Штюрмера можно отыскать только два позитивных момента. Во-первых, вопреки печальным прогнозам, всесильный на тот момент Распутин не оказывал заметного влияния на внешнеполитическую деятельность Российской империи. Николай II в эту важнейшую для страны область старца не допускал, хотя тот, вероятно, и рассчитывал с помощью своего ставленника вмешаться и в эту сферу государственного управления.
Во-вторых, Штюрмеру удалось вовлечь в войну Румынию. Это был серьезный дипломатический успех, и принижать здесь роль Бориса Владимировича глупо. Однако в самом министерстве многие карьерные дипломаты не одобряли такой сценарий развития событий. Они считали, что вступление Бухареста в войну растянет и без того уже достаточно широкий фронт. Кроме этого, русским войскам придется, вероятно, защищать еще и Румынию, поскольку боеспособность ее армии оставляла желать лучшего.
На этом карьера Бориса Владимировича, по сути, и закончилась. После памятного выступления Павла Николаевича Милюкова в Государственной думе 1 ноября 1916 года (я его описывал в книге «Крах великой империи») Николай II отправил Штюрмера в отставку с обоих постов. Немалую роль в этом сыграла и английская дипломатия. Государь император писал в те дни супруге: «Я приму Штюрмера через час и буду настаивать на том, чтобы он взял отпуск. Увы! Я думаю, что ему придется совсем уйти – никто не имеет доверия к нему, даже Бьюкенен говорил мне в последнее наше свидание, что английские консулы в России в своих донесениях предсказывают серьезные волнения в случае, если он останется. И каждый день я слышу об этом все больше и больше. Надо с этим считаться».
В день отставки Штюрмера в министерстве иностранных дел царило праздничное настроение. Все друг друга поздравляли. Дипломаты искренне считали, что хуже главы ведомства быть просто не может. Знали бы они, что уже через несколько месяцев их новым министром станет Милюков, по сравнению с которым Штюрмер мог считаться эталоном практически во всем! Но вот ведь ирония судьбы: имя первого сегодня на слуху – второй же прочно забыт потомками. Явно не о такой памяти о себе мечтал «немец с русским сердцем».
В книге «Крах великой империи» я рассказывал, как идея с депортацией еврейского населения из Польши привела к множеству сложностей: от политических до экономических. Но это было еще отнюдь не самое дикое решение российского правительства в сфере общественной жизни в годы Великой войны. На первом месте стоит немецкий погром. Я далеко не случайно употребляю здесь слово «дикость». Немцы к тому моменту уже 200 лет входили в элиту Российской империи, а династия Романовых, как говорилось выше, была в большей степени немецкой, чем русской. И вдруг – погром.
Логика была чрезвычайно проста: требовалось поддержать патриотический подъем в обществе. Для начала запретили говорить по-немецки. Штраф составлял 3000 рублей. Сумма по тем временам, мягко говоря, немаленькая. Под запрет попало публичное воспроизведение немецких музыкальных произведений. И апогей – переименование городов, носивших немецкие названия. В рамках этой кампании Петербург стал Петроградом. Таким образом были успешно созданы предпосылки для ксенофобского взрыва, который закономерно и произошел в Москве.
26 мая 1915 года. Тверская улица. Почти сотня женщин пришли в Комитет великой княгини Елизаветы Федоровны. Они шили для армии и должны были получить очередной еженедельный заказ. Но в тот день москвички услышали, что работы для них пока нет. Тут же кем-то был запущен слух, что во всем виновата лично княгиня-немка. Это она подло обделила русских женщин работой и отдала заказ немецкой швейной фабрике. Толпа недовольно гудела, но после вмешательства полицейских разошлась. Казалось бы – конфликт исчерпан.
Но слухи уже пошли гулять по Златоглавой. Русские рабочие мануфактуры Гюбнера потребовали уволить всех эльзасцев. Была объявлена забастовка, которая прошла под безостановочное пение «Боже, царя храни» и скандирование «Долой немцев!». Недовольные пытались проникнуть на завод Прохорова и превратить его в еще один очаг стихийного недовольства. Но там незадолго до этих событий была зафиксирована вспышка холеры, и полиция не пустила бастующих на завод.
Продолжение последовало утром 27 мая. Недовольные засильем в промышленности выходцев из Германии отправились к заводу Цинделя. Управляющий Карлсен согласился пустить на территорию несколько представителей забастовщиков, чтобы они сами смогли удостовериться: никаких немцев тут нет. Полумеры не помогли – толпа накинулась на Карлсена. Полицейские попытались спасти беднягу, посадили его в лодку и оттолкнули от берега. Но толпа тут же забросала лодку камнями, и несчастный управляющий утонул. Никого, разумеется, не смущало, что погибший был не немцем, а шведом и имел российское подданство.
Жертвы немецкого погрома в Москве
Беспорядки продолжились в Хамовниках. Под раздачу попали вообще все, кто не понравился погромщикам, включая даже предприятия, принадлежавшие французам – союзникам по Антанте. Полиция приняла решение арестовать всех немцев в Москве, чтобы спасти их от расправы. Кроме того, их уволили со службы. А вот оружие против озверевшей толпы не применялось. Градоначальник считал, что нельзя так обходиться с патриотической манифестацией. Невероятного интеллекта был человек.
28 мая погромы прокатились по всей Москве. Красная площадь превратилась в базар, где с большим успехом шла торговля награбленными драгоценностями и иным имуществом. Закономерно появились и политические лозунги. Французский посол Жорж Морис Палеолог беспристрастно отметит в своем дневнике: «Толпа бранила Царских Особ, требуя пострижения Императрицы в монахини, отречения Императора, передачи Престола Великому Князю Николаю Николаевичу, повешения Распутина». Современные монархисты, рассуждающие о невероятной любви народа к Александре Федоровне, об этом, разумеется, не вспоминают. Равно как и о требованиях погромщиков в отношении «святого старца». Так значительно проще.
Власть спокойно взирала на все происходящее, считая погромы проявлением стихийного народного протеста против засилья немцев. Ну, имеют право подданные выразить недовольство! И лишь когда в Москве было зафиксировано 30 пожаров, высшие должностные лица спохватились. Полиции и войскам приказали открыть по погромщикам огонь. Но окончательно успокоить бушующую толпу удалось только к 5 июня – и то потому, что громить к тому моменту начали уже русские предприятия.
Общий ущерб составил в пересчете на современные деньги 60 миллиардов рублей. Для воюющей страны, чья экономика и так оставляла желать, мягко говоря, лучшего, – прекрасная иллюстрация абсолютной безмозглости властей. Интересно, с какими чувствами московский градоначальник осматривал Мясницкую улицу, где погромщики уничтожили все (!!!) магазины? Что испытывал этот удивительный человек при виде 60 полностью сгоревших зданий в центре города? Был ли он удовлетворен результатами своей кипучей деятельности, вчитываясь в статистику потерь: убито восемь иностранных подданных, семь солдат московского гарнизона, ранения получили свыше 500 москвичей?
