Дюпон еще больше убавляет свет. Воздух в комнате становится тяжелым – словно бы от еле заметного дыма. Теперь черты Грейс находятся в тени, которую прорезает стеклянный блеск ее глаз.
Дюпон начинает процедуру. Вначале он говорит о тяжести и сонливости, а затем внушает Грейс, что ее тело плывет по течению и она все глубже погружается под воду. Его монотонный голос действует успокаивающе. Веки у Грейс опускаются, она дышит ровно и глубоко.
– Вы спите, Грейс? – спрашивает ее Дюпон.
– Да, – отвечает она медленно и вяло, но вполне отчетливо.
– Вы слышите меня?
– Да.
– Вы слышите только меня? Хорошо. Когда вы проснетесь, то забудете о том, что здесь происходило. А теперь спите, – он делает паузу. – Пожалуйста, поднимите правую руку.
Рука медленно поднимается, словно ее тянут за нитку, пока не вытягивается параллельно полу.
– Ваша рука, – говорит Дюпон, – это железный брусок. Никому не под силу его согнуть. – Он окидывает присутствующих взглядом: – Кто-нибудь желает попробовать?
Саймона так и подмывает, но он решает не рисковать: ему пока не хочется ни убеждаться, ни разочаровываться.
– Не желаете? – спрашивает Дюпон. – Тогда позвольте мне.
Он кладет обе ладони на вытянутую руку Грейс и наклоняется вперед.
– Я давлю изо всех сил, – говорит он. Рука не сгибается. – Хорошо. Можете опустить.
– У нее глаза открыты, – с тревогой говорит Лидия, и между веками Грейс действительно белеют два полумесяца.
– Это нормально, – отвечает Дюпон, – и не имеет никакого значения. В подобном состоянии пациент, очевидно, способен различать некоторые предметы даже с закрытыми глазами. Такова особенность нервной системы, вероятно, включающей в себя некий орган чувств, покуда не известный человеку. Но продолжим.
Он склоняется над Грейс, словно бы прислушиваясь к ее сердцебиению. Затем вынимает из потайного кармана материю квадратной формы – обычную светло-серую дамскую вуаль – и осторожно опускает ее на голову Грейс. Покрывало вздымается и оседает, и под ним теперь проступают лишь контуры лица. Несомненный намек на саван.
Слишком театрально и безвкусно, думает Саймон, попахивает местечковыми лекториями пятнадцатилетней давности с публикой, состоявшей из легковерных приказчиков, немногословных фермеров и их неряшливых жен. Сладкоречивые шарлатаны несли трансцендентальную чушь и неохотно давали знахарские советы, пытаясь залезть простофилям в карман. Саймон готов высмеять это представление, но по спине у него бегут мурашки.
– У нее такой… странный вид, – шепчет Лидия.
– «За покрывалом ли ответ? Мы уповать на это вправе?» – декламирует преподобный Верринджер. Саймон чувствует, что ему уже не до шуток.
– Простите? – переспрашивает жена коменданта. – Ах да, милый мистер Теннисон.
– Это помогает сосредоточиться, – тихо поясняет доктор Дюпон. – Если оградить пациента от внешних впечатлений, его внутреннее зрение обострится. Теперь, доктор Джордан, мы можем спокойно отправиться в прошлое. Какой вопрос вы хотели бы ей задать?
Саймон не знает, с чего начать.
– Спросите ее о доме Киннира, – предлагает он.
– Какой его части? – уточняет Дюпон. – Нужно указать конкретно.
– О веранде, – отвечает Саймон, привыкший заходить издалека.
– Грейс, – произносит Дюпон, – вы на веранде у мистера Киннира. Что вы там видите?
– Вижу цветы, – говорит Грейс протяжно и довольно уныло. – Солнце садится. Мне так весело. Хочется здесь остаться.
– Теперь попросите ее встать, – продолжает Саймон, – и зайти в дом. Скажите, чтобы в вестибюле она подошла к люку, ведущему в погреб.
– Грейс, – говорит Дюпон, – вы должны…
Внезапно раздается громкий одиночный стук, похожий на небольшой взрыв. Откуда он донесся – от стола или от двери? Лидия негромко вскрикивает и хватает Саймона за руку. С его стороны было бы невежливо ее отдергивать, ведь девушка дрожит, как осиновый лист, и поэтому он сидит не шелохнувшись.
– Тс-с! – пронзительно шепчет миссис Квеннелл. – У нас гость!
– Уильям! – тихо восклицает жена коменданта. – Я знаю, это мой любимый малыш!
– Простите, – раздраженно говорит Дюпон, – но это не спиритический сеанс!
Грейс беспокойно шевелится под покрывалом. Жена коменданта сморкается в носовой платок. Саймон бросает взгляд на преподобного Верринджера. В темноте трудно различить его лицо: видимо, это страдальческая улыбка, как у младенца, которого мучают газы.
– Мне страшно, – говорит Лидия. – Включите свет!
– Пока еще рано, – шепчет Саймон. Он гладит ее по руке.
Снова слышатся три резких удара, будто кто-то стучит в дверь, властно требуя, чтобы его впустили.
– Ну это уже слишком, – произносит Дюпон. – Скажите, чтобы они ушли.
– Я попытаюсь, – говорит миссис Квеннелл. – Но сегодня четверг. Они обычно приходят по четвергам.
Она склоняет голову и молитвенно складывает руки. Через некоторое время раздается прерывистая дробь, похожая на грохот голышей, сыплющихся в водосточный желоб.
– Вот, – подытоживает миссис Квеннелл. – Кажется, всё.
Наверное, за дверью или под столом находится сообщник, думает Саймон, или же какой-то аппарат. В конце концов, это ведь дом миссис Квеннелл. Мало ли чем она могла его оборудовать. Но под столом только их ноги. Так что же это за механизм? Даже просто сидя здесь, Саймон становится посмешищем, невежественной марионеткой в чужих руках, жертвой обмана. Но уйти он уже не может.
– Спасибо, – благодарит Дюпон. – Доктор, простите за заминку. Продолжим.
Саймон все явственнее чувствует в своей руке ладонь Лидии. Маленькую и горячую. В комнате слишком тесно и поэтому неуютно. Ему хотелось бы отстраниться, но Лидия вцепилась в него железной хваткой. Саймон надеется, что этого никто не заметит. Рука затекла, он скрещивает ноги. Внезапно ему представляются ноги Рэчел Хамфри в одних чулках, и он хватается за них, пытаясь удержать вырывающуюся женщину. Правда, она вырывается понарошку и наблюдает сквозь полуопущенные ресницы за тем, какое впечатление на него производит. Извивается, будто верткий угорь. Умоляет, словно пленница. Ее – или его – скользкая, потная кожа, ее влажные волосы, рассыпавшиеся по лицу, по губам – и так каждую ночь. В заточении. Когда он лижет ее кожу, та блестит, словно атлас. Так не может дальше продолжаться.
– Спросите ее, – говорит он, – вступала ли она в отношения с Джеймсом Макдермоттом.
Он не собирался задавать этот вопрос, по крайней мере – в начале, и к тому же так откровенно. Но разве не это, – как он теперь понимает, – он больше всего жаждет узнать?
Дюпон ровным голосом повторяет вопрос Грейс. Наступает пауза, затем Грейс смеется. Или за нее смеется кто-то другой – на Грейс это не похоже.
