— В том-то и дело, — Аркадий Иванович усмехнулся, запахнул пальто и сложил руки на осколках пуговиц. — Я шел бы за ним всю жизнь, надеялся и был счастлив… Отпусти козлика. Отпусти, и мы снова будем его ловить.
— Идите спать. Вы совсем рехнулись, — сказал Стасик.
— Отпусти, и нам станет хорошо, — пообещал Оракул. — Мы всегда будем желать и надеяться. В этом весь смысл. Желание постоянно, а удовлетворенность не имеет продолжения. Понимаешь? Надо все время чего-то хотеть.
— Хотите пятьсот рублей? — сказал Стасик. — Только раз и навсегда отстаньте.
— Убью я тебя, пожалуй, — сказал Оракул безразличным тоном, — так будет лучше.
Аркадий Иванович посинел лицом, выпустил из головы кривые замызганные какой-то дрянью рожки и, вращая ими, будто сверлами, стал припирать Стасика к стене.
Бурчалкин рывком отпрянул назад и ударился затылком о стену… Аркадий Иванович тотчас испарился. Стасик открыл глаза и убедился, что он действительно у себя дома…
— Что же, будем считать, что сон в руку, — сказал он, поднимаясь. — Пачка у меня в руках была впечатляющая. Впрочем, и насчет «желаний» Оракул, кажется, дело сказал, но не совсем точно. «Я желал бы иметь желания» — вот как надо ставить вопрос при его пессимизме. У меня же пока запросы значительно опережают предложения, так что надо что-то срочно предпринимать… Шансы еще не исчерпаны.
Бурчалкин подвинул к себе телефон, нашарил в кармане, куртки сложенную вчетверо записку и набрал шесть цифр.
— Алло, если нетрудно, Карину.
— Я у телефона.
— Кариночка, рад слышать!.. С чувством невероятной теплоты тебя приветствует крымский знакомый… Не узнаешь?
— Не узнаю… У меня много знакомых.
— Это Стасик. Станислав Бурчалкин… Помнишь?
— Кажется, припоминаю, — вымученно соврала Карина. — Это о вас, кажется, говорили в передаче «Смейся, дружок»…
— Не придавай этому значения, — заторопился Бурчалкин. — Нам нужно встретиться… Непременно. Да, да, прямо сейчас.
— Хорошо, — уступила после тягучей паузы Карина. — В Парке культуры… В одиннадцать у главного входа.
— Лечу, — крикнул в трубку Стасик. — Лечу со скоростью звука.
В парке было немноголюдно. Взяв Карину под руку, Стасик повел ее по влажным кирпичным аллеям.
На скамейках грелись под солнцем индифферентные дневные парочки. Час поцелуев еще не наступил, и те решительно не понимали, чем заняться.
Карина и Стасик прошлись к летней эстраде, где мужчина в черном скучно грозил колонизаторам. Перед лектором сидела группа пенсионеров и сражалась в шашки. Когда тот повышал голос, они вскидывали головы и смотрели на мужчину с недоумением.
Павильоны парка пустовали. В роскошном и душном читальном зале одинокий посетитель сверял по газетной подшивке лотерейные билеты. Прохожие косились на книгочея с уважением, но сами спешили к чертову колесу. Там же находились тир, качели и силомер.
— Прекрасный парк, — сказал Бурчалкин. — Но я опоздал сюда лет на пятнадцать… Я, конечно, не против колеса, но оно навевает мне мысли о Галилее.
— Тут должны быть кафе «Медвежонок» и Пильзенский бар, — сказала Карина.
Возле «Пильзеня» не было аттракционов, но тут собралось девять десятых посетителей парка. Швейцар в белой пароходной курточке стоял у дверей и, раскинув руки шлагбаумом, регулировал очередь. Ему что-то горячо доказывал уже покончивший с колонизаторами лектор. Но швейцар его заслуг не признавал.
Очередь продвигалась на манер газетной. Минут через двадцать Стасик и Карина заняли столик на солнечной стороне. Расторопный официант мигом принес пенистые кружки, влашский салат и соломенное блюдо рогаликов.
— Помнишь «Прибой»? — сказал Стасик.
Карина кивнула утвердительно.
— Твой отъезд был для меня не лучшим событием, — упрекнул Стасик. — Я очень жалел, очень…
— Но ты сам исчез! — сказала Карина.
— Не исчез, а вынужденно отлучился. Меня лично режиссер упросил. Ночная съемка на горе Нипетри. Понимаешь?
— Ты снимался в кино?!
— Ну да! Над дикой пропастью под крик совы…
— Интересно, но, наверное, страшно?
— Самое страшное было потом: пока я лазил по горам, у меня картину украли. Помнишь, я ее к вернисажу готовил…
— Какую? Ту, из-за которой ты в парке дрался?.. Ну, еще в газете писали, что вы «гладиаторы»…
— Чепуха! Не придавай этому значения. Мало ли что пишут.
— Это для тебя «чепуха», потому что ты привык, а мы за вас так переживаем, так болеем…
— Прости, кто «мы»? Нельзя ли пояснее?
— Ну, все мои знакомые, кто ценит передовое искусство. И вообще мы за тех, кого зажимают и хода не дают… Кстати, вечером у меня собирается компания, и ты не представляешь, как тебе будут рады: Золотарь бочку вина выставит, а Инга от зависти помрет.
— Хорошо, только похороны Инги не за мой счет, — сказал Стасик. — А бочка, Кариночка, это самарское пижонство.
— Ну зачем скромничать? — сказала Карина с укором.
— Тогда позволь один нескромный вопрос: что ты нашла в своем полярном Робин Гуде? Может, стрельба по мухам тебя подкупила?
— Ты ошибаешься! — вспыхнула Карина. — Дядя Гера, то есть Герасим Федотович, мне просто друг… Да, друг… Добрый, хороший, отзывчивый… И вообще я не знаю, чего он ко мне привязался. Завтра же скажу, чтобы больше не звонил.
— Так он тут, в городе?!
— Да, но это еще ничего не значит. Он совсем по другому делу приехал: ему кооператив Гурий Михайлович обещал… Ну, этот, специалист по быту, что мне нерпу грозился достать. Да ты его в парке видел, когда тебя дружинники… Помнишь?
— А, так это и есть консультант Белявский? Кругленький, ластоногий? Прекрасно!!
— Ты напрасно так говоришь «прекрасно»! У меня с ним и вовсе деловые отношения, то есть совершенно дружеские.
— Хорошие у тебя друзья. Пока меня крутили-вязали, кто-то из них увел мою любимую картину… Кто именно, хотелось бы знать!
— Дядя Ге… то есть Герасим Федотович… Но он сказал, что это его собственность.
— А больше он ничего не сказал?! — с плохо сдерживаемой радостью воскликнул Стасик, но тут же поправился: — Это же просто неслыханная наглость! Я… я настаиваю на очной ставке…
— Зачем? Я тебе и так, Стасик, верю, — пробовала успокоить Карина.
— Нет, нет, я тебя очень прошу, — не захотел успокаиваться Бурчалкин. — Мне дорога эта картина… и еще дороже твое мнение обо мне. Я прошу, я настаиваю…
— Ну хорошо. Только без сцен и глупостей, — сказала Карина, подумавши. — Человек он для нашей компании не подходящий и в искусстве ни бум-бум, но если ты так настаиваешь, я его, так и быть, приглашу.
