— Не узнаете? — спросил он. — Хотя мы виделись в довольно бурной обстановке. Но мы еще с вами поговорим…
Звонкое, как гривенник, «к столу!» помешало дальнейшим объяснениям. Гости задвигали стульями. Герасим Федотович сделал попытку подсесть к Карине; но был вежливо оттеснен на другой конец стола. Взявши на себя роль тамады, конферансье-акробат ловко наполнил рюмки и проникновенно сказал:
— Первый тост — да не обидится хозяйка дома — за символизм! — квадратный сделал эстрадный реверанс в сторону Бурчалкина. — За символизм и его отважного носителя, нашего дорогого Станислава Бурчалкина.
Гости зааплодировали.
Герасим Федотович обозлился и засопел. Он был не против символизма, но ему не нравилось, что носитель этого течения присоседился к его любимой и оказывает ей повышенные знаки внимания.
К счастью, после второй рюмки разговоры о символизме как-то сразу отошли на задний план. Разомлевшая поклонница Хемингуэя сбросила плед и, пожирая Стасика глазами, рассказала банный анекдот. Суматошная Инга потребовала песен и танцев.
Гости переместились к пианино. Лесипедов повесил пиджак на стул и заиграл «Я встретил вас, и все былое». Компания подхватила мощно и разбродисто.
Герасим Федотович не пел с детства и оказался в неловком положении. Он затравленно молчал и через силу улыбался. Но улыбка получалась фальшивой, оскорбительной для поющих, и ему подавали сердитые знаки, приглашая немедленно присоединиться.
Сконфуженный Герасим Федотович вышел незаметно на кухню и вытер запотевший лоб вафельным полотенцем. Через минуту на кухню забежала Карина. В руках у нее был никелированный кофейник. Герасим Федотович ожил: медлить было нельзя.
— Карина, вы меня совсем забыли, — начал он, ухватившись за кофейник.
— Ну, ну! Будьте умником и ступайте в комнату.
— Карина! У ваших ног прошу руки, — быстро пробормотал Герасим Федотович, припадая на левое колено.
— Вы с ума сошли! У меня такие гости, а вы, как деревня, на колени! Встаньте, а то кто-нибудь увидит.
— Я человек серьезный, — заупрямился Герасим Федотович.
— Вот и хорошо. Давайте будем друзьями. Только поднимитесь, пожалуйста.
— Я не хочу быть другом. За что? За что вы меня так! Я на руках носить хочу…
— У вас есть спички? — перебила Карина.
Не вставая с колен, Герасим Федотович нащупал в пиджаке коробок.
Карина зажгла газ, налила кофейник водой и поставила на плиту. В коридоре раздался скрип половиц. Герасим Федотович вскочил и живо отряхнул колени.
В кухню заглянул Бурчалкин. Он неторопливо размял пальцами сигарету, прикурил от газовой плиты и только тогда спросил:
— Простите, я не помешал?
— Нет, нисколько, — вспыхнула Карина и, ошпарив Герасима Федотовича глазами, заторопилась в комнату.
— Ах, как вы некстати! — сказал в сердцах Герасим Федотович.
— Это вам так кажется, — уверил Стасик, пуская к потолку гибкое кольцо. — Поговорим-ка лучше как на духу.
— О чем нам разговаривать? — фыркнул Герасим Федотович.
— Ну, хотя бы о трясунах, о непорочном зачатии… Кстати, вам сыночек портрет прислал, — Стасик полез в карман и показал фотокарточку Потапки. — Шалуном растет, но отца помнит.
Герасим Федотович изобразил губами букву «о» и окаменел настолько, что его можно было раздеть, унести и поставить вместо статуи в районном парке.
— Спокойно, — сказал Стасик. — Я интеллигентный человек, а не грубиян Растопырин.
— А-а-а! — простонал Герасим, все еще не в силах опомниться от удара. — Кто?.. Кто вы?
— Я же сказал — интеллигент. И, кроме того, коллекционер старых малоценных картин.
Герасим Федотович слушал с напряжением и молчал.
— К тому же я не болтлив. Прошлое — это ваше личное дело. Вы любите Карину? Прекрасно! Подарите мне «Голубого козла», и я уйду, как третий лишний.
В ответ раздалось гневное шипение. Кофейная гуща хлынула через край и погасила конфорку. Стасик повернул ручку и замолчал.
Из комнаты в переднюю распахнулась дверь, и оттуда послышался бодрый голос конферансье-акробата: «Нет-нет, мне без сахара… Люблю, знаете, торт „Отелло“: ты его вечером ешь, а ночью он тебя душит… А-аха-ха!»
Герасим Федотович взялся за воротничок и расстегнул верхнюю пуговичку.
— Хорошо, — выдавил он из себя осевшим голосом. — Но мне надо кое-куда позвонить… Дайте мне хоть день сроку.
Глава XVIII
На красный свет
Герасим Федотович попросил отсрочку не без причины.
Когда «сожженный» «Голубой козел» всплыл негаданно в Приморском парке да еще оказался в руках Лаптева и Клавдина, обозленный Сипун закатил Сапфирову целый скандал. Тот в свою очередь дал трескучий нагоняй Белявскому, предложив консультанту по реквизиту сдать документы и освободить в двадцать четыре минуты номер полулюкс.
Денег на обратную дорогу Гурию Михайловичу не дали.
— Получите, когда вернете «Козла», — с ядом в голосе пообещал режиссер. — Вы ведь лицо не только подлое, но и подотчетное… Ясно?
Гурий Михайлович молча собрал чемоданчик, кинулся на морвокзал и мигом разыскал там своих новых знакомых Карину и Герасима Федотовича. До отхода теплохода оставались считанные минуты. И если раньше Белявский только туманно сулил Герасиму прописку в культурном центре, то теперь к этому обещанию прибавилось обязательство: «Устрою в кооператив при Доме композиторов». После этого Гурий Михайлович нежно, без нажима вынул из Герасима Федотовича сто рублей — «до пятницы» — и составил ему компанию на «Адмирале Ушакове».
По дороге в Сочи была сильная боковая волна, и Гурия Михайловича до того укачало, что он с мутных глаз предложил сделать Герасима Федотовича по блату почетным железнодорожником. Герасим Федотович насторожился и даже пожалел, что дал Белявскому взаймы. Но Карина сказала: «Не волнуйся, он все может». Все так все. И когда, сославшись на «день ангела», Гурий Михайлович попросил, как он сказал «в подарунок», «Голубого козла», Герасим Федотович тоже не отказал.
Когда же под нажимом Стасика дядя Гера позвонил и срочно потребовал у Гурия свою картину обратно, он согласился отдать ее с такой же легкостью, с какой прежде ее выпросил.
— Вы уж, пожалуйста, не забудьте, — поднажал Герасим Федотович. — Это так для меня необходимо.
— О чем речь! Жду вас ровно в десять, и ни минутой позже…
Так сказал сам Белявский.
Назавтра в 9.00 сам Белявский сел в «Москвич»… и со спокойной совестью укатил в город пробивать договор с издательством «Сила». С этой целью он торопился с утра пораньше на москательную базу «Восход».
Как и всегда, рабочий день начался для него с вранья. Стеснительному директору «Восхода» была обещана статья, воспевающая его административный талант. Директор зарделся. Гурий Михайлович поддержал робкого москательщика за локотки, заглянул в глаза и сказал: «Нет уж, позвольте… И обязательно с фото», — после чего быстро-быстро загрузил багажник дефицитным паркетным лаком «Зебра».
