— Написал… Написал, — как испорченная пластинка повторял Лесипедов и прихлопывал себя в такт по ребрам.
— Да кто написал? Что написал?
— Мальчик. Гвоздем, — горестно выдавил Лесипедов. Что было написано — он не сказал, а только окатил Кытина ненавидящим взглядом.
— Ну, Машенька, нам пора! — сказал он поклоннице Хемингуэя. — А то, пока тут сидишь, дверцы свинтят и колеса унесут… Спасибо всем за компанию.
Последние слова получились с двусмыслицей, и потому проводили квадратного быстро и холодно.
— Да, желудевое «Здоровье», — подтвердила Инга, когда хозяин вернулся из прихожей. — Но мир духовный, как сказал в частной беседе Рембо, должен соответствовать материальному. И гармония достигнута. Перед нами — европеец!
Белявский бешено зааплодировал.
— Стиль «ампир» — это не мещанская прихоть, а потребность души, — продолжала Инга. — «Все мы умрем одинаково, — говорил мой друг Соловейчик, — но в разных постелях».
Конец речи был не понят, но одобрен.
Наступила очередь сказать что-нибудь и хозяину. Ему было трудно. Трубка начисто сожгла язык. Из-за этого он ничего не ел, а пил наравне со всеми и размяк хуже Кытина.
— Просим, просим! — не отставали гости.
— Друзья, эвра… европейцы, — начал он с видимым усилием. — Я счастлив… Благодарю, что вы, вы все не оставили меня в трудную минуту. В самом деле, кем я был «до того»? А теперь я «личность»! Ты понимаешь, Анюта? Личность!..
Тут он забылся и хотел было раз и навсегда выяснить отношения с женой, но Белявский одернул его возгласом «ура!»
— Ведь что такое счастье? — пробился сквозь «ура» Золотарь. — Это когда гармония… А у меня она полная…
С этими словами Золотарь грузно осел в кресло и упал подбородком в салат.
Пока Иван Сысоевич говорил, Стасик безотрывно смотрел на «Голубого козла».
«Ну погоди, „Сетон-Томпсон“, испеку я тебе пирожок!» — вспыхнула долго крепившаяся Карина и, склонившись к Герасиму Федотовичу, прошептала ему какие-то слова.
Дядя Гера опрокинул на радостях фужер и сам не свой заерзал на стуле. Едва дождавшись слова «гармония», он тут же взвился над столом, будто хотел поддержать падавшую люстру.
— Товарищи, попрошу внимания! — закричал он. — У нас тоже будет гармония!
— У кого это «у вас»? — поднял голову из салатницы Золотарь.
— У нас с Кариной Зиновьевной, — с удовольствием уточнил Герасим.
— Как, вы уже?! — воскликнула Инга. — Вот это новость. Поздравляю!
— Поздравляем. Примите наши!.. — загудели за столом, повинуясь человеческой одержимости подстрекать любую женитьбу, даже если на свадьбу и не пригласят.
Стасик на мгновение окаменел. Под ребрами у него что-то поднялось, а в горле стало жарко и сухо.
— Стоп! — сказал он сиплым голосом. — Отбой! Поздравления отменяются.
Гости попритихли. Герасим Федотович подавал Стасику отчаянные знаки, но тот на это никак не реагировал.
— Это почему отменяются? — с мстительным вызовом проговорила Карина.
— Потому что этот «полярник», — Стасик почти уперся пальцем в Герасима Федотовича, — дрейфует в секте! Он поп! Его дело венчать, а не венчаться.
Бывший полярник ухватился за невесту, будто ее угоняли на чужбину.
Наступила церковная тишина.
— А-а-а! — нарушил тягостное молчание Кытин.
— Главное, самоанализ.
Слова Кытина были приняты с облегчением. Никто толком не знал, модна ли в Европе религия. Молодой талант внес ясность.
— А приход у вас большой? — как ни в чем не бывало осведомился практичный Белявский.
— Ой, какая прелесть! — заверещала Драгунская. — Служитель культа читает Герштинга?!
— Между прочим, я крещеный, — пьяно признался Золотарь.
— Не слушайте его! — перебил Герасим Федотович. — Не верьте ему, Кариночка. Он аферист, а я… я порвал с религией…
— Значит, вас по телевизору покажут, — убежденно сказала Анюта. — В Белужинске три дня показывали.
— Да что там покажут! Квартиру дадут, — предположила Драгунская. — Получше, чем в Доме композиторов.
Стасик потерялся. Он хватил полной грудью воздух, намереваясь выложить насчет Ванятки и Потапа, но вместо этого махнул рукой и, сказав вроде Кытина: «А-а-а!» — устремился на выход.
— Во-во, — забубнил ему вдогонку Кытин. — Главное постичь себя. Это надежно, выгодно и бескорыстно…
Глава XXII
Вчерашнее «Я»
«С добрым утром!» — поздравил Стасика женский голос. Потом послышались обрывки музыки и задушевный нутряной смешок.
Стасик натянул одеяло на голову (после вчерашней вечеринки он заночевал у брата), но спать уже больше не хотелось. Он поворочался с боку на бок и приподнялся на локтях.
…«Все опешили! Все думали, он не умеет ездить на велосипеде, а он… Он оказался доктором наук, филуменистом, да еще мастером по современному пятиборью!» — празднично доложило радио.
Дикторша выдержала паузу и уже обыденным голосом добавила:
— Вы слушали воскресный рассказ Юрия Нешуйского «Вот так не умеет!».
Стасик потянулся всем телом и выдернул штепсель. Репродуктор затих.
Фыркая и обмахиваясь на ходу полотенцем, из ванной показался Роман.
— Вставай, жених, — сказал он, — свадьбу проспишь.
— Иди к лешему! У меня к ней чувство. Понимаешь? Большое и теплое, как Гольфстрим.
— Ладно, не буду, — сказал Роман. — Но в компанию ты меня завел отменную. Один сторож при собственной машине чего стоит! Не человек, а недостающее звено Дарвина…
— Да, похоже, он сбежал из сухумского питомника, — согласился брат. — Отломил по дороге хвост, обменял его на пиджак и — с добрым утром, товарищи! Нет, это не гомо сапиенс, и уж тем более не Ньютон. Эволюция его не коснулась и не коснется.
— Не скажи. На его голову тоже падают яблоки, но он их тут же съедает или продает. Хватательный инстинкт, братец. Вчера вечером я видел это собственными глазами. Честно говоря, ты меня просто насмешил.
— Ничего, я люблю смеяться последним! — Стасик покраснел, что случалось с ним только по большим праздникам. — Наш Герасим ни с чем пойдет в монастырь. Да, да, «Голубой козел», считай, у меня в кармане… А это, Роман Ильич, худо-бедно, двадцать тысяч!..
— Какие двадцать тысяч?! Не надо так напиваться, братец!
— Обыкновенные: десять за ножки, десять за рожки, итого — двадцать прописью…
