— Я все знаю, — сказал Стасик. — Но не слишком ли дорого цените вы Русланчика?
— А что вы думаете? Очень способный мальчик.
— Я тоже. И постараюсь вам это скоро доказать.
Стасик вышел на улицу. Возле магазина разнеженно купались в лужице ипподромные воробьи. Стасик посмотрел на них и задумался. Истраченные на бегах деньги были последними. Оставалась единственная надежда на старшего брата — Романа, человека доброго, но с предрассудками.
Сочиняя на ходу жалостную легенду. Стасик побежал в газету «Художественные промыслы», где работал предрассудочный брат.
Глава III
Командировка в Помпею
— Где Белявский?!
— Вы не видели Белявского?
— Да найдите же, наконец, Белявского!!!
Деловая и трезвая жизнь газеты «Художественные промыслы» была нарушена внезапным исчезновением рабкора Белявского. Его искали, его спрашивали, его требовали, донимая звонками приемную и отделы.
— Нету его! Что? Сами незнаем… Звоните в третьей половине дня, — отвечали в редакции. Но Белявский был нужен всем до зарезу, и наиболее настырные просители являлись в газету лично. Сотрудники изнемогали от их допросов; секретарша приемной Милочка охрипла и заговорила крякающим голосом уличного точильщика, а отдел науки и новаторства полным составом отсиживался в уборной: по комнатам бродил угрюмый изобретатель утюга на жидком топливе и требовал все того же Белявского.
Чем только не занимаются люди в большом городе! Служат в мимансе. Скрещивают бумажные цветы. Адаптируют сказки Пушкина. Продают камушки для аквариумов. Пишут рефераты «О себестоимости отстрела страусов для условий Южного Урала» или зарабатывают на хлеб-соль рекламными афоризмами типа «Надувная лодка — лучший подарок молодоженам»…
Внештатный сотрудник «Художественных промыслов» Белявский был сорокалетним представительным трепачом. В этом и заключалась его профессия. В жизни он придерживался только одного принципа: все обещать, ни в чем не отказывать и ничего из обещанного не делать.
— Вам квартиру? Исхлопочу! Да, в центре, только окна будут на север.
— Прописать дядю из Саранска? А племянницу устроить в консерваторию? Подумаешь, делов-то!
Эта безотказность и создавала ему репутацию человека, который «все может», благодаря чему он действительно кое-что мог…
Гурий Михайлович никогда не служил в стрелочниках, не играл в МХАТе и не был инвалидом. Однако носил значок «Почетный железнодорожник», значился членом Театрального общества, состоял в елочной комиссии Дома композиторов и отдыхал почему-то в лечебнице тяжких травм под Хостой.
Пасмурные калеки злобно тыкали в цветущего Белявского костылями, но он оставался невозмутимым и, лишь завидев главного врача, неохотно припадал на одну ногу.
Невозмутимость Гурия Михайловича была обоснована и покоилась на крепком фундаменте. Взяток он никому не давал, не грозил и не вымогал. Он только обещал… И за это ему бескорыстно шли навстречу.
Весна действовала на Гурия Михайловича пробуждающе и рождала приток фантазий. Возмечтавши беспошлинно отдохнуть, он тотчас пообещал что-то темное на киностудии, после чего был оформлен консультантом по быту и реквизиту народов Крайнего Севера и зачислен в съемочную группу «Держись, геолог». Крайний Север не пугал Гурия Михайловича. Сродственная группа «Таежная история» уже выехала в дебри Пицунды, а двухсерийные «Лесорубы» застенчиво «валили лес» в Боржоми. И «геологи» не собирались от них отставать. Во всяком случае, первую опытно-показательную ярангу Белявский наметил раскинуть о зоне Цимлянского водохранилища. Этим и объяснялось его отсутствие в редакции, где он так был всем нужен.
Едва Стасик показался в редакции, как на него сразу насел изобретатель адского утюга и, стараясь выглядеть нормальным, еле слышно спросил:
— А где товарищ Белявский, а? Куда вы его дели?
— Я не здешний, — отмахнулся нетерпеливый Бурчалкин.
— Знаем! Знаем мы эти штучки, — завопил, отбросив притворство, изобретатель. — Все вы так говорите. Все! И все-таки пол-кило мазута нагревают утюг добела!..
— С чем вас и поздравляю, — сказал Бурчалкин.
— Благодарю вас, — прослезился изобретатель и проводил Стасика взглядом, полним тихой опасной радости.
В любую редакцию ходят самые загадочные посетители: изобретатель квадратных колес, личный секретарь Диогена (мемуары) и слегка тронутый заморозками на почве фенолог с одноглазым филином Тишкой на плече. Когда фенолог идет опровергать «Погоду на завтра», Тишка нарочно светит зеленым таксомоторным оком — дескать, мы народ свободный! — и нарочно гукает: «У-уа-у!» Это не к добру. Это предвещает, что в редакцию заявится конферансье — графоман Лесипедов и принесет непечатную смешинку: «Люблю торт „Отелло“: ты его днем ешь, а ночью он тебя душит… а-аха-ха!»
Но и в самой редакции, отдадим справедливость, тоже есть что показать.
Почти каждая редакция имеет сорокалетнего юношу с ясными, как линзы, и наивными, как у разбуженной Иоланты, глазами. Это — фотокор по отделу спорта. Его нетрудно убедить, что на Огненной Земле вошли в моду сапожки из асбеста, и всполошить сообщением, что такие сапожки завезли недавно в Дом обуви № 2.
Насчет Огненной Земли фотокора просвещает внешний обозреватель, гордый и заносчивый эрудит. По редакции он ходит так будто несет на голове аквариум или глобус вместе с народонаселением. В руках у него зарубежный журнал, а из кармашка торчит ручка «Паркер», которой он не пользуется, чтобы не повредить перо. Иностранный язык он «знает» лучше иностранца. Русским владеет со словарем, но охотно выступает на собраниях.
И уж в каждой газете непременно есть живой неликвид — человек, не снабженный инвентарной табличкой лишь по невежеству завхоза. Неликвид приходит на службу в девять ноль-ноль, вешает пиджак на принесенные из дому плечики, скатертью расстилает свою газету и весь день пьет на ней чай с хрустящими хлебцами. В рабочей горячке его не замечают год, а то и два. Но наконец в нем пробуждается страх (он же совесть), и неликвид пишет для очищения статью «Куренье и кашель». Тут он попадает в фокус, и все начинают допытываться: «А кто его, собственно, в редакцию привел?» Вместо ответа он начинает судиться. И побеждает… потому что не опаздывает, «как некоторые!», и пьет только чай — «не как некоторые!»
В каком именно кабинете помещается отдел культуры, Стасик забыл и потому сунулся наугад в комнату, где сидел международный обозреватель Еланский и замерял высоту потолка глазами. Две мысли одновременно бередили душу Еланского: отобьют ли испанцы Гибралтар у англичан и на какие средства живет Белявский?
— Вы не подскажете, где мне найти…
— Нету, нету его, — оборвал пришельца Еланский. — И вообще тут иностранный отдел. Здесь Белявского не бывает.
— Мне Романа Бурчалкина, — уточник Стасик спокойно.
