Двадцать минут Мэри Мэй шуровала в гараже, потом затихла. Изнемогла от злобы. Свет в гараже погас, она переместилась в кухню, тощая, страшная, волосы дыбом, где ее безупречная укладка. Подойдя к раковине, Мэри Мэй налила себе стакан воды и уставилась в окно так, словно заметила нас. Меня снова затрясло, и Кэррик покрепче обнял меня.
Свет погас, наваждение исчезло. Она спит в передней части дома, комната ее матери – в задней половине.
– Подождем три четверти часа – и вперед, – предложил Кэррик. – После такой истерики она не сразу уснет.
– У нас нет времени, Кэррик. Как только Креван узнает, что я на свободе, кому он первым делом позвонит? Конечно же ей.
– Время есть, я же тебе сказал. – Он поглядел на часы. – Операцию отложили до утра. Твоя мама поедет туда часов через семь, не раньше. И не одна. Все под контролем. Если приедет Креван, Тина предупредит нас.
– Семь часов – это слишком долго. – Я покачала головой, перебирая все, что может за столько часов пойти не так. Потом уселась и стала следить за домом, чувствуя, как нарастает во мне тревога.
Дедушка заперт в замке, против него стряпают дело, обещание ограничиться суточным арестом, естественно, оказалось ложью. Джунипер в той псевдобольнице, куда мама должна ворваться утром, вопия об учиненной несправедливости, о преступлении. Кэррик в бегах, его разыскивают. Все мы под угрозой, это я навлекла на близких опасность. Нельзя, чтобы они пострадали. Мой план должен сработать.
51
Мы словно хищные птицы следили за домом Мэри Мэй. Через сорок минут полной тишины, убедившись, что никто больше в доме не движется, мы начали действовать. Кэррик, пригнувшись, быстро пошел через двор к гаражу, в надежде найти вход там, чтобы не пробираться через дом. Но у гаража не было двери, не было замка, в котором можно было бы поковыряться, оба окна располагались слишком высоко, и в них едва ли удалось бы протиснуться, настолько узкие. Другого выбора не оставалось – только пройти через дом.
Я подошла к окну той комнаты, где спала старуха, тихонько постучала по стеклу, молясь, чтобы там не оказалась настороже и сама Мэри Мэй.
Мать тут же появилась у окна, слегка меня напугав: яркая белая рубашка, седые волосы, прозрачная кожа – при таком освещении она казалась не ангелом, скорее эльфом. Я приложила палец к губам, кивнула в сторону двери, и она тихо двинулась туда. Открыла мне дверь, я вошла, оставив дверь приотворенной для Кэррика, пошла вслед за старой женщиной в ее спальню. В доме было очень тихо, я шла на цыпочках, но Кэррик крупнее и на нем тяжелые ботинки, шагал он неуклюже, и у меня сердце готово было разорваться от страха всякий раз, как он на что-то натыкался или под ним скрипела половица. Аромат выпечки смешивался в этом доме с каком-то густым, застоявшимся запахом. По ту сторону узкого коридора – спальня Мэри Кэй, дверь распахнута, должно быть, и во сне караулит мать. Я вошла вслед за старухой в ее спальню и тихонько прикрыла дверь.
– Сядь, сядь, – попросила она, протягивая руку.
Я опустилась на стул рядом с ней. Женщина сидела на кровати, подоткнув под спину подушки.
– Я готова, я жду его. – Она храбро задрала подбородок.
Я замерла, не зная, как на это ответить. Хоть бы Кэррик нашел шар прежде, чем мы слишком далеко зайдем.
– Ты знаешь, что ищет Мэри? – спросила она.
Я кивнула.
– Можешь найти это?
– Постараюсь.
– И тогда все уладится?
Я кивнула.
– Я всего лишь хочу увидеть еще раз детей, – продолжала она со слезами на глазах, голосок снова стал детским. – Она забрала их у меня.
Я взяла ее за руку, пытаясь утешить.
– Она всегда была немного … странной. В детстве, бывало, если что-то захочет, то сильно, слишком сильно. И так же она любила Генри – слишком сильно … до одержимости. А Генри полюбил ее младшую сестру Элис, и этого Мэри стерпеть не могла. Отомстила всем родным, кто скрывал это от нее. Уничтожила нашу семью. – Слезы капали, боль, даже спустя столько лет, оставалась непереносимой. – Но ведь я все-таки ее мать. И я прошу Бога пожалеть ее, – продолжала она, заклиная меня взглядом. – Она причинила очень много боли, но потому, что ей самой больно, – все время.
Я протянула ей бумажный платок, и старуха утерла глаза.
Собралась, приготовилась:
– Мне не страшно. Это, наверное, значит, что я готова.
Послышался стук в окно, мы с ней обе так и подскочили. Я подумала, все кончено, Мэри Мэй вызвала стражей. Они окружили дом, над крышей завис вертолет, включил прожектор. Будут снимать – арест Заклейменной в прямом эфире. Я дернула занавеску, но увидела Кэррика – он радостно потрясал стеклянным шаром.
– Кто это? – пугливо спросила старуха, поплотнее кутаясь в одеяло.
У меня голова шла кругом, сильный прилив адреналина. Я схватила обе ее руки, сердечно пожала.
– Вам еще рано уходить, – шепнула я.
– Рано? – удивилась она.
Я покачала головой, улыбнулась:
– Ложитесь спать. Скоро вы увидитесь с детьми. Я обо всем позабочусь.
Я уложила ее, подоткнула одеяло под ее щуплое тело. Старуха закрыла глаза, успокоилась, улыбнулась – ей уже виделась встреча с детьми.
52
Шесть часов спустя мы – Рафаэль Ангело и я – добрались до дома судьи Санчес. Пентхаус из мрамора и стекла в самом высоком здании города разительно отличался от горного убежища Рафаэля. Судья Трибунала зарабатывает немалые деньги – клеймит сограждан и смотрит на всех сверху вниз, с судейского кресла или с верхнего этажа небоскреба. Люди, прогуливающиеся в парке под ее окнами, кажутся малыми точками, незначительными, она может принимать решения и не думать о том, как они скажутся на живом человеке. А теперь в дом судьи Санчес проникла реальная жизнь. Санчес только что проснулась, глаза еще сонные, – мы ворвались в ее дом на рассвете.
Ее трудно узнать без красной помады и очков в оправе такого же цвета – непременный публичный образ. Сейчас на ее лице нет и следа косметики, волосы заколоты шпилькой, она кутается в черный кашемировый кардиган, словно ей холодно, хотя тут вовсе не холодно. Она провела нас в огромную кухню-столовую-гостиную, где помимо окон во всю высоту стены еще и потолок стеклянный. Заметила, как я поглядываю на потолок.
– Мой сын – звездочет, – пояснила она. – Поэтому мы поселились здесь.
– Астроном будет точнее, – поправил ее вошедший в кухню подросток, тоже заспанный, растрепанный, на ходу он завязывал пояс халата. Примерно моих лет, красивый, довольно высокий, заносчивый с виду.
– Только если тебе за это платят, – возразила она, уставившись в ноутбук, который раскрыл перед ней Рафаэль.
Парень глянул на меня, узнал и обернулся к матери, стараясь скрыть изумление. Селестина Норт в доме судьи!
