Джексон попробовал увещевать меня более мягким тоном:
– Конечно, в твоем возрасте тюрьма внушает ужас, но у тебя будут самые мягкие условия и всего на тридцать дней, а после этого ты будешь свободна и сможешь жить как обычная гражданка страны.
Я оглянулась на большие часы, прислоненные к стене.
– А что будет с Кэрриком?
– Я тебе все объяснила, Селестина, – сказала Санчес. – Он не будет наказан за ваши общие проступки, но Клеймо не будет отменено. Его дело никак не связано с твоим, и для него мы ничего сделать не можем.
– А что будет с судьей Креваном? – спросила я. – Он не попадет в тюрьму за то, что сделал со мной? Не будет заклеймен за неэтичные, аморальные поступки? – Я не стала дожидаться, пока они ответят. – Вы просто хотели заполучить его место. Вы говорили, будто собираетесь очистить Трибунал, но вас интересовала только власть. Вы стремитесь к власти. Сегодня вы потеряли сына и обрели власть – все в один день, – стоило оно того?
Санчес закрыла глаза и сделала глубокий вдох, словно пытаясь сохранить терпение вопреки моим взбрыкам.
Судья Джексон все так же спокойно продолжал:
– Подумай, какой тебе представился шанс. Можно сказать, ты получила от Трибунала подарок. Увидела другую сторону жизни. Редчайшая возможность. Ни у кого такой не было. Воспользуйся этим уроком и двигайся дальше.
– Вы совершенно правы. – Я наконец поглядела судье Джексону прямо в лицо. – И я бы хотела поделиться этим опытом с вами. Вы позволите?
Я снова глянула на часы.
– Я узнала за это время очень многое, и один из главных полученных от вас уроков касается доверия. Кому следует доверять, а кому нельзя. До этого суда, насколько помню, я и не знала, что такое боль. А вот после этого многое оказалось для меня неожиданным. Ведь я сама не изменилась. Вы надели повязку мне на руку и оставили шрамы на моем теле – и внезапно изменился весь мир. Мне пришлось как-то к нему приспосабливаться. Я вынуждена была разобраться, кто же я такая. Судья Креван верно сказал в том интервью: наказание открывает человеку глаза на него самого. Я стала больше думать о себе – я стала думать о себе лучше, главное, я научилась полагаться на инстинкты. Полагаться на интуицию. Примерно три недели назад, после суда, судья Санчес навестила меня. Готова была мне помочь. Уже тогда ее беспокоила мысль, что Трибунал вынес неверный приговор.
Судья Джексон резко обернулся к своей коллеге.
Судья Санчес поспешно перебила меня:
– Мне кажется, с нас уже достаточно ее выдумок.
– Я намерен ее выслушать, – решительно заявил Джексон. – Многие ее «выдумки» оказались в итоге правдой.
И, сердито глянув на Санчес, он вновь сосредоточил все внимание на моих словах.
Я продолжала:
– Я выполнила все просьбы судьи Санчес. Сегодня утром я принесла ей доказательство, которого вполне хватило бы для отстранения Кревана от должности. К сожалению, доказательство оказалось чересчур сильным – оно могло бы ниспровергнуть весь Трибунал, – и потому судья Санчес предпочла шантажировать им Кревана и отнять у него должность, но не стала помогать мне, и ее не беспокоит, свершится ли правосудие.
Джексон обеспокоенно поглядел на Санчес.
Я тоже поглядела на нее и улыбнулась:
– Спасибо, что преподали мне урок – доверия и недоверия.
Санчес заерзала. Она хотела одного – скорее дослушать меня и вернуться к сделке. Ничто ее не трогало, ничто не смущало, виноватой она себя не чувствовала. Тем лучше – и я не стану из-за нее переживать, когда случится то, что вот-вот должно случиться.
– Так что Трибунал меня отлично подготовил. – Я поглядела с вызовом на Санчес. – Неужели вы думаете, что я не понимала, как все обернется?
Она сморгнула.
– Неужели вы думаете, что я не догадывалась: вы не станете использовать эту запись против Кревана? Думали, я приеду к вам прямиком от Мэри Мэй и отдам вам и запись, и все копии? И вы мне поверили? Думали, мне и в голову не придет, что вы постараетесь меня обойти?
Я улыбалась.
А у нее дергался глаз.
– Я все время на шаг опережала вас, судья Санчес. Все время. Я же Заклейменная. Как вы могли мне поверить?
Снова глянула на часы. Ровно шесть.
– Включите телевизор, – сказала я им.
71
За 16 часов до того
Когда я была маленькой, помню, мама была прямо солнцепоклонником. Ее не волновал закат, обозначавший конец дня, но притягивал восход, чудо начала. Не знаю, в том ли причина, что она оптимист, жизнерадостный человек, которого радует каждый новый день, или же, наоборот, она пессимист и боится, что любой день может оказаться последним.
Так или иначе, мама поднималась спозаранку, будила нас и везла к озеру, чтобы вместе встречать зарю. Став постарше, мы не захотели вскакивать в ночь на будний день, и наши вылазки ограничились выходными. Потом только воскресными утрами, а когда мы с сестрой стали подростками и вообще отказались в этом участвовать, мама продолжала ездить на озеро одна.
Иногда она упрашивала нас поехать вместе и планировала семейные вылазки заранее. Но мы всякий раз ворчали. Засыпали в машине, потом отказывались выползать на берег, и это либо огорчало маму, либо сердило, смотря какой выпадет день. Помню, однажды я смотрела на нее из окна машины, увернувшись в одеяло и думая: ну что же она за человек, с какой стати приволокла нас сюда, вытащив из теплой кровати? Но теперь, когда я вспоминаю об этом, мне жаль, что я не хотела разделить с ней такие минуты.
А еще эти воспоминания вызывали улыбку. Стоило представить себе, как она подставляет лицо восходящему солнцу, и меня охватывало необычайное спокойствие. Куда бы она ни поехала работать моделью, отовсюду, со всех концов света, она присылала нам фотографии солнечного восхода. Неделя высокой моды в Милане – солнце восходит над Миланским собором; парижское дефиле – солнце над крышами Монмартра. И над линией небоскребов Манхэттена, и над Кэмден-маркетом в Лондоне. Папа иной раз ворчал: лучше бы домой скорее возвращалась.
Она заполняла альбомы этими фотографиями, сплошные восходы, и потом рассматривала их по вечерам у камина, сидя в пижаме, пока все мы смотрели телевизор. Это как-то укрепляло ее душу. А почему – я так ее и не спросила. Теперь-то мне казалось очевидным, что об этом следовало спросить: стоило мне расстаться с родными, и я по тысяче раз на день думала, что вот об этом я упустила спросить и о том надо было. Даже Эван, хотя ему всего восемь лет. Даже о его коротенькой жизни я многого не знала.
После того как я с помощью Кэррика забрала из дома Мэри Мэй стеклянный шар, мы поспешно ускользнули, опасаясь, как бы она нас не схватила. Но мы не сразу позвонили Рафаэлю Ангело, как обещали ему, – сначала мы отправили эсэмэску моей маме и договорились встретиться на берегу озера.
