Фельдшер выслушал вопрос своего ротного как долгожданный. Затянулся крепким табаком, старательно добивая слюнявое колечко, так что оно вдруг лопнуло и посыпалось вниз горящими искрами, и сказал:
– Знаю. Чего ж не знать.
– Кто?
– Да я и бегаю. Только не бегаю, а хожу. Раз в две недели. Если нет ничего срочного. Пока не было. – Фельдшер посмотрел на Воронцова в упор. – Вот такие дела, товарищ старший лейтенант.
Воронцов не ожидал такого откровения Екименкова и вначале опешил. Тот, видать, почувствовал его замешательство и покачал головой:
– Мои обстоятельства вам известны. Попробуй откажись… Между прочим, лейтенант Лозович каждый раз спрашивает о вас. Теперь я понимаю, почему. Окружение… Эх, будь она проклята, эта война! – вздохнул фельдшер.
Спустя несколько минут, когда они уже втроем шли вдоль речушки к кладям, он догнал Воронцова и сказал:
– Да вы не сомневайтесь, товарищ старший лейтенант, я ведь все понимаю. У вас семья, у меня семья… И потом это ведь вы настояли, чтобы меня зачислили в группу поиска. А для меня это означает, что сняты все подозрения, что мне теперь доверяют полностью.
Воронцов ничего не ответил Екименкову, но посмотрел на него с благодарностью. Глаз тот не прятал.
И все же этот разговор с подчиненным оставил в душе неприятный осадок.
Екименков был хорошим солдатом. Исполнительным, добросовестным. Да и ничего отвратительного, как из человека, не вылезало из него. А ведь в разных обстоятельствах успели побывать. Зная его историю и службу в самоохране, Воронцов ни разу не напомнил ему о прошлом. Он понимал, что оно, прошлое, все еще нависает над ним несмотря на «искупление кровью», что Екименков постоянно думает об этом и что каждый шаг его, каждый поступок делается с оглядкой туда, в недавнее прошлое, когда ему пришлось носить другую форму. А теперь выходит так, что и он, Воронцов, не без прошлого, что за ним даже приставлен человек, пускай не последний негодяй, который только и ждет, когда он оступится, но все же…
Да, прав Екименков, будь она проклята…
Они перешли речушку по шатким кладям и, стараясь не оставлять следов, быстро углубились в березняк на другой стороне.
Нелюбин догнал Воронцова уже в лесу.
– Помнишь сержанта, который выходил с нами возле Зайцевой горы? Вместе с раненым лейтенантом?
– Летчик?
– Да. Летающий стрелок. На «горбатом» летал. – И Воронцов кивнул автоматом в сторону проводника, который тем временем ощупывал шестом дно протоки. – Вон он. Старший сержант Калюжный.
– Да ну! – удивился Кондратий Герасимович. – То-то, смотрю, вроде личность знакомая. Да как же он в самоохрану попал?
– В самоохране он не служил. Обычная история – вышел из лесу, прятался у местных. Ранен был. А полицай наш остался на хуторе. Заболел.
– Небось, ектыть, животом? Как замполит мой?
– Точно, животом.
– Это у них всегда перед делом – понос. Хвершал смотрел?
– Смотрел. Говорит, что классическая диарея. Но потом усомнился. Мол, слишком верные симптомы. Черт с ним. У нас теперь проводник не хуже этого полицая. Калюжного сбили тут, недалеко. Осенью прошлого года.
– Зимовал, стало быть, здесь, на хуторе. В примаках. Небось за молодкой залег?
Воронцов насмешку Нелюбина пропустил мимо ушей. Не потому, что где-то в глубине души ему все же было неприятно узнать вдруг подробности личной жизни Лиды. Нет, совсем не это сейчас беспокоило Воронцова.
– Кондратий Герасимович, слушай меня внимательно, – сказал он. – Не оглядывайся. Иди как шел. За поворотом, в ельнике, я отстану и вернусь к оврагу, который мы только что прошли. За нами «хвост». «Древесная лягушка». Один. С автоматом. Ты догони ребят и скажи, чтобы повозились возле ближайшей протоки. Сам займи позицию правее них. Стреляй, если понадобится, под углом, чтобы не задеть меня. Но постарайся воздержаться от пальбы до последнего.
– Понял, Сашка. Понял. Давай действуй, как задумал. А мы его поведем…
Как только густые лапки молодого ельника сомкнулись за ними, Воронцов метнулся вправо, а Нелюбин побежал догонять фельдшера и проводника.
Воронцов пробежал метров сто и обнаружил, что ельник начал редеть. Дальше надо было ползти, иначе его заметят. Он лег на землю. Все пространство вокруг белело подснежниками. Иногда перед глазами вспыхивали голубые крапины печеночницы. Во время дождя этот укромный лесной цветок закрывается. Теперь заросли печеночницы маскировали его продвижение вперед, к осиннику. Осинник виднелся метрах в тридцати впереди, немного левее и уходил в глубину леса. Возможно, именно туда идет и «древесная лягушка».
Преследование Воронцов обнаружил сразу как только они вышли из поймы и углубились в березняк. Человек, вооруженный немецким автоматом, в камуфляже, в высоких ботинках и кепи с длинным козырьком, перебежал тропу левее, а потом начал сопровождать их, передвигаясь сзади и немного правее. Интервал держал постоянный. Шел тихо, короткими перебежками – от дерева к дереву. Кто он, Воронцов понял сразу. Теперь предстояло выяснить, с какой целью «хвост» увязался за ними, по чьему приказу, где остальные и сколько их.
Воронцов дополз до можжевелового куста. Отдышался. Комбинезон промок. Но, возможно, именно поэтому Воронцов скользил по сырой листве и зарослям весенних первоцветов легко, бесшумно. И теперь, лежа за можжевеловым кустом, оглушенный гулом крови, колоколами бившей в его виски, он старался уловить в монотонном шорохе и пляске дождя чужие звуки.
Если тот, кто их преследовал, пойдет по тропе, оставленной ими, то он сможет обойти его сзади. Тогда он не даст ему уйти. Тогда у «древесной лягушки» будет два варианта для дальнейших действий: первый – затаиться и ждать, когда группа продолжит движение; второй – отойти на безопасное расстояние и попытаться обойти ее. Второй вариант даст Воронцову возможность перехватить его без стрельбы и лишнего шума.
Но если «древесная лягушка» движется более сложным маршрутом и следом идут другие…
Вот он! Воронцов внезапно увидел его совсем близко, всего в двадцати – двадцати пяти шагах. Рост чуть выше среднего. Немецкий камуфляж. В руках МП40. Воронцов медленно убрал голову, положил на землю автомат, вытащил из-за голенища сапога трофейный офицерский кортик. Самое худшее, что может произойти, за «древесной лягушкой», на расстоянии видимости, идут другие. Тогда Воронцову понадобится автомат. Он ослабил ремень и перекинул ППШ через голову. Человек в камуфляже древесной лягушки остановился, повертел головой. Нет, он не мог услышать Воронцова. Не мог и увидеть его, затаившегося за можжевеловым кустом. Человек в камуфляже древесной лягушки немного постоял, огляделся, послушал лес и побежал прямо на заросли можжевельника.
Воронцов пропустил его немного вперед и бросился сбоку. Тот машинально отшатнулся в сторону, и Воронцов едва не пролетел мимо. Они оба упали на землю, тут же вскочили, схватились. В какое-то мгновение Воронцов почувствовал сильный удар в грудь и через мгновение понял, что отлетел в сторону на несколько шагов. То, что немец окажется сильнее его и лучше подготовленным для такой схватки, этого он даже не мог предположить. Всегда в таких случаях полагался на свою силу и реакцию. Но теперь, похоже, он сделал какую-то ошибку и противник попросту оказался сильнее. Воронцов увидел, как тот потянул из ножен короткую финку, и, сообразив, что медлить больше нельзя, тут же, коротким ударом снизу вверх, в середину корпуса, как учил его однажды Золотарев, опрокинул «древесную лягушку» в заросли печеночницы. Не так-то просто взять живым того, кто, возможно, сильнее тебя и момент внезапности упущен.
