Но ничего не наступило.
Утречком раненько подогнали к моей кровати каталку, попросили улечься на неё в рубахе до пят и уже без трусов и – повезли.
А операционная у них почему-то на другом конце больницы. И меня провезли через все этажи, через коридоры поликлиники, где толпился в очередях народ, пришедший прямо с улицы.
Возили ли вас когда-нибудь по улице голым, хоть и в рубахе? Ощущение, я вам скажу, престранное.
Так ещё ведьм доставляли к месту казни.
Везут её через толпу в клетке, а народ глазеет. Ещё бы – впереди-то ещё – самое интересное.
Да, у меня самое интересное ещё впереди…
Вот и операционная. Сижу голой задницей на холодном столе. Идут последние приготовления. Звякают инструменты. Снуют туда-сюда медсестрички. У меня обнаружился на несколько минут досуг. Я опять шучу, читаю свои стихи. Девушки любили мои стихи. И вот я их читаю тут, в операционной:
* * *
Насквозь пропах тобой.
Даже свирепый пёс твоего мужа
Не кусает меня.
* * *
Ну, что ж, я потерпел фиаско,
Уродливый поэт не осквернил Ваш брак.
Любезный Вам за письменные ласки —
Ваш Сирано де Бержерак.
* * *
Какая разница, куда
Тебе его попала сперма?
Меня любила ты тогда,
Душою мне осталась верной.
* * *
А олень потому благородный,
Что жены своей раб и слуга,
Он с достоинством и – всенародно,
Как награду, таскает рога.
* * *
Хвала судьбе – недолго с Вами пробыл
И Ваша жизнь бесхлопотна сейчас
И все парнишки Ваши – высшей пробы
Жаль – пробы ставить некуда на Вас.
* * *
Не угадать, когда в последний раз
Прервётся нить пунктирной дружбы нашей.
Меня Вы так и не назвали Сашей…
А, в перспективе, в возрасте сравнявшись,
Запомните ли Вы, хоть пару, фраз
Того, кто был когда-то старше Вас?…
Читаю я девушкам стихи, шучу, а сам думаю: – А вот отрежут мне сейчас яйца – и не писать мне больше стихов никогда…
Вот какая связь между строчкой, к примеру, «Я помню чудное мгновенье…» и обыкновенными мужскими яйцами? Прямая! Отрежь поэту яйца – и нет его. И не будет уже никогда стихов, которые будут пробуждать в людях добрые чувства.
Чтобы убить поэта – не обязательно целить ему в сердце.
Достаточно отрезать ему яйца.
На что буду годен я, как человек творческий, после операции? В советские времена можно было бы ещё поменять ориентацию и сочинять стихи о Родине, Партии, Ленине. Тысячи писателей и поэтов, имея полноценные яйца, заставляли себя забыть о них напрочь, чтобы издаваться миллионными тиражами в самой читающей самую поганую в мире литературу, стране…
Всё, моё время истекло.
Медсестра уже держит в руке шприц. Сейчас мне сделают укол в позвоночник, и вся нижняя половина моего тела станет нечувствительной к боли.
Место на позвоночнике замораживают аэрозолью. Теперь нужно наклониться в сторону, чтобы просвет между позвонками стал пошире. Оп-па-а-а-а! Ну, вот и славненько. Вот оно и хорошо. – А потом у меня всё опять восстановится? – Да, да, конечно.
Пока тело меня ещё слушается, укладываюсь на стол. Ноги – на подставки. Стол – подобие гинекологического кресла.
Вот как у них, у женщин, бывает, всё происходит…
Только моя процедура – разовая…
Напротив – прямо надо мной – экран телевизора. Как в кинотеатре. Что значит – больница платная! Наверное, во время операции мне мультики будут показывать. Показали бы про кота Матроскина…
Вот зажёгся экран. Нет, это не Матроскин… Это… Horror… Мои яйца… Крупным планом…
Хирурга зовут Аскольд Иванович. У него есть, наверное, своя могила.
У мужика в маске в руке скальпель. А медсестра ему сказала: «Аскольд Иванович, он уже ничего не чувствует, можно начинать». Значит, он хирург. И зовут его Аскольд Иванович.
Я ещё не утратил способности к аналитическому мышлению.
Под рукой у меня что-то шершавое, будто кто мне подложил валенок. И зачем мне тут валенок?
Посмотрел туда, где лежит моя правая рука. Она лежит у меня на ноге. На моей волосатой ноге. Это я на неё подумал, что она валенок. Она теперь отключена от верхней половины тела и ничего не чувствует.
Фу, ты, чуть кино не пропустил!
Мне же уже начали отрезать яйца!
Оказывается, ничего сложного, плёвое дело. Если кому надо, я и сам, пожалуй, смогу.
Аскольд Иванович перевязал мне бечёвкой яйца у основания, так, что мошонка вокруг плотно их обтянула. Потом сделал надрез. Кожа легко разошлась под острой сталью, обнажилось одно яичко. Аскольд Иванович захватил это яичко пальцами и стал выкручивать. Крутил до того момента, пока не осталось оно на одной тонкой окровавленной ниточке.
Ниточку перетянул шнурком, чикнул скальпелем – вот и нет у меня яичка!
А у меня ни боли, ни переживаний даже никаких. Смотрю на экран – как будто с кем посторонним всё это происходит. Интересно, нигде это не записывается? Попросить копию видео на память…
Вот и второе яичко отсекли, положили в баночку.
Когда стали зашивать мошонку, я и спросил Аскольда Ивановича: – А нельзя ли мне после операции забрать яички с собой?
Я ещё не знал, что с ними буду делать. Помещу в баночку со спиртом, и буду показывать гостям? Всё-таки редкая вещь – не всякий себе может позволить такое у себя дома иметь.
Даже Вексельберг, если бы его Родина попросила…
Нет, Родине он бы ещё, может, и отказал, а вот если бы Владимир Владимирович…
Привычно пошутил бы как-нибудь вскользь перед иностранными журналистами. К примеру: «Нашему, российскому бизнесмену, мол, яйца только мешают…».
Ну – или что-то в этом роде…
Ох, как бы они все кинулись наперегонки ампутировать себе тестикулы, если бы пришла вдруг в голову нашему лучшему из лучших такая необычная фантазия…
…А, может, их съесть?…
Вот, говорят, если у храброго человека съесть сердце, то будешь таким же храбрым, как он, если у мудрого мозги – станешь умным.
А что будет, если съесть свои яйца?…
– Нет, сказал Аскольд Иванович. Морфологический материал нам нужен для протокола.
