Сливинский, как только познакомились, принялся расспрашивать Ярему Андриевича, но тот отложил деловой разговор до вечера.
— За столом, — подмигнул он, — разговаривать легче.
— Свой человек, черт бы его побрал, — обрадовался Семен Хмелевец, — все понимает!
Когда выпили по первой, пан Модест начал издалека:
— Дело у нас деликатное, и мы надеемся, пан, на вашу помощь.
Лизогуб, подхватив на вилку кусочек селедки, согласно кивнул головой.
— Насколько нам известно, у вас останавливался пан Северин Воробкевич…
Лизогуб пожевал селедку и снова кивнул.
— Был у него большой желтый чемодан из крокодиловой кожи? — оживился Сливинский.
Лизогуб опять кивнул.
— Так где же он? — почти закричал пан Модест.
— А кто ж его знает… — равнодушно сказал Ярема Андриевич и нацелился на толстый кусок сала. — А для чего он вам нужен?
Сливинский сердито покосился на Дмитра Заставного: парень вроде и свой, но… В конце концов все равно узнает. Решительно сказал:
— В этом чемодане были документы, которые не должны попасть в руки большевиков. Довольно важные бумаги…
Лизогуб не донес сало до рта.
— Так вот оно что! — щелкнул он пальцами. — Начинаю понимать, почему Воробкевич так трясся над этим чемоданом.
«Еще бы, — подумал пан Модест, — носил с собой двести тысяч долларов».
— Надо разыскать чемодан, — вмешался Хмелевец, — и как можно скорее. Там, — неопределенно качнул головой, — ждут его, а мне не очень приятно дышать одним воздухом с коммунистами.
«А мне?» — хотел обидеться Лизогуб, но на всякий случай сдержался. Кто их знает, что за птицы. Ответил кратко:
— Все, что от меня зависит, господа… — и приложил руку к сердцу. — Но что я могу?
— Вспомните все адреса, где скрывался Воробкевич, — попросил Сливинский.
— Это дело несложное… Он жил у меня, пока один человек не предупредил, что должны проверять документы. В тот же день Воробкевич переехал к Кутковцу́. Это его знакомый, был лесничим, а сейчас работает в областном управлении сельского хозяйства. Через три дня перебрался к Валявским. Вдова с дочкой, супруга его бывшего товарища, умершего во время войны. Две ночи спал у профессора университета Янышевского, а потом уже перешел на явочную квартиру, где его и выследили.
— Чудесно! — довольно сказал Сливинский. — Думаю, чемодан лежит в одной из этих квартир.
— Завтра наведаемся и выясним! — решительно заявил Хмелевец. — Чемодан от нас не убежит.
— Ох, это не так просто, — заметил Лизогуб. — Люди сейчас не те, свиньи, а не люди… Может, они и не догадываются, кто такой Воробкевич и что это за чемодан. Пан Северин, очевидно, предупредил, что вернется за ним. И вот появляетесь вы… Мол, по поручению пана Воробкевича: не у вас ли, случайно, чемодан? Ко мне бы пришли, например, так я с вами и разговаривать бы не стал — идите ко всем чертям, никакого Воробкевича не знаю и знать не хочу!
— А мы, — вспыхнул Хмелевец, — черт бы его побрал, за горло! Чемодан или, — он сделал выразительный жест, — к праотцам.
— В городе, — сухо ответил Лизогуб, — пока что, к сожалению, твердая власть, и авантюрные фокусы не пройдут. Стоит поднять шум, и через несколько минут вас задержат.
— Постойте, — потер лоб Сливинский, — а если действовать от имени этой власти?.. — С минуту подумал и заговорил, будто советуясь со всеми: — Представим себе: к вам приходят, ночью, поднимают с постели… Из учреждения государственной безопасности… Точно, мол, известно, что у вас тогда–то и тогда–то скрывался известный оуновский преступник Воробкевич и оставил свой чемодан. Если даже будут отказываться, мы — обыск… Чемодан не иголка, найдем…
— Но ведь вы должны предъявить какие–то документы, — осмелился перебить его Дмитро Заставный. — А где взять удостоверения? И ордер на обыск?
Лизогуб подмигнул:
— Кажется, я тут могу кое–что посоветовать! Есть у господ советские деньги?
— Угу… — подтвердил Сливинский, — есть…
— Пятнадцать тысяч найдется?
— Наскребем.
— Две красные милицейские книжечки попробую организовать…
— Можно и милицейские, — одобрил Сливинский. — Удостоверение будем показывать издали. А как с ордером на обыск?
Лизогуб замялся.
— Если бы ко мне пришли сейчас и положили на стол любую изготовленную типографским способом бумажку с печатью, я бы поверил, что она подлинная. У нас что, знакомят граждан с формой ордеров на обыск? Я могу изготовить вам десять разных форм, и все десять сойдут за настоящие.
— В этом есть смысл, — согласился Сливинский. — Да где вы возьмете такие бланки?
— Это будет стоить еще три тысячи. Почти даром, — похвалился Лизогуб, зная, что тысячу из этих трех положит в карман (не говоря о половине денег за удостоверения!). — У меня есть тут один знакомый мужик. При Польше держал небольшую типографию, и у него все найдется…
Сливинский встал из–за стола. Почему–то расхотелось есть. Заходил по комнате.
— Риск есть, — начал он рассуждать. — Но не такой уж большой. Люди напуганы энкавэдэшниками и даже в критический момент постараются быть в стороне. Так, — он потер руки, — карта почти беспроигрышная. Да и другого выхода у нас нет. Как вы считаете, пан, то есть, извините, товарищ Барыло?
— Черт бы его побрал! — только и произнес Хмелевец, оторвавшись от тарелки.
— Значит, вы согласны, — не без иронии поклонился ему пан Модест. — А вам, мой юный друг, — обратился он к Заставному, — придется быть шофером и сыграть роль солдата, так сказать, при нас. Военную форму достанете? — спросил он Лизогуба.
— На барахолке, — провел тот ладонью над головой, — во! Полк можно обмундировать…
— А погоны?
— Что — погоны?.. Сами сделаем… Не такая уж это и хитрая штука.
— И то правда, — согласился Сливинский.
Дмитра захватила дерзкая идея Сливинского. Этот седой, чем дальше, тем больше и больше нравился Заставному — находил в нем черты, которые, считал он, должны быть присущи каждому человеку: широта мышления, интеллигентность, уверенность в своих идеалах и твердая рассудительность. Коробило лишь некоторое высокомерие по отношению к окружающим, возможно, чванство, но Дмитро легко прощал пану Модесту этот недостаток. Ведь он и правда был на голову выше окружающих — сравнить хотя бы с Хмелевцем… Пьет, жрет и только талдычит: «Черт бы его побрал!»
Дмитро даже улыбнулся этой мысли. Сливинский заметил улыбку и спросил серьезно:
— Мы не таились от вас, и вы должны оценить это, мой юный друг. Как вы относитесь к нашему предложению?
Заставному показалось, что пан Модест посмотрел на него подозрительно и тяжело, как бы обжег взглядом, но, должно быть, только показалось, потому что тот повторил мягко и даже ласково:
