А разве пани Ирена Ткаченко дарила свои поцелуи и приговаривала «Ох, эта Европа!» не с затаенной завистью к навеки недоступному ей миру? И не видела ли она себя хоть на мгновение не женой миллионера — куда там! — но и не бабой, обреченной всю свою молодость носить солдатскую шинель? Эмалевые шпалы в петлицах вместо жемчугов… Вот и все украшения этой миловидной, обаятельной женщины!
Виктор спустил ноги с постели, содрогаясь от тяжкой головной боли.
На столе все осталось неприбранным. Хорошо бы опохмелиться, так, кажется, принято здесь называть небольшую порцию водки, которую принимают по утрам после вечерней попойки.
Бутылка была пуста. А стаканы, за исключением одного, из которого пил он сам, остались наполненными. Виктор соображал: где же сидела Ткаченко? Да, вот здесь. В этом стакане и осталось поменьше. Он усмехнулся, поискав на кромке стакана место, которого, вероятнее всего, Ирина касалась губами, продекламировал умиленно вдруг пришедшее на память: «Затворив за собой тихо двери, я остался один, без гостей, Сказал: выпьем за здравие Мэри, милой Мэри моей».
И осушил стакан до дна…
Отрадное тепло сразу прокатилось у него по всем жилкам, и медленно стал разжиматься обруч, до тех пор мучительно стягивавший голову. Разминаясь, Виктор сделал несколько шагов по комнате.
— Хорошо! И как я сразу не догадался?
С размаху, лицом вниз он бросился снова в постель. Все равно делать нечего, пока за ним не придут. Зарылся в подушку и понял, что упал не на свою койку. От подушки исходил слабый запах аптеки; Виктор повернулся на спину, захохотал. Вот как ему везет! В «Национале» вчера он наслаждался весенними ландышами: до его приезда спала на постели, вероятно, какая-то тонкого вкуса иностранка. Сегодня здесь недавно тоже лежала женщина. Русская. Слава богу, от Ткаченко, кажется, не пахло карболкой! Стало быть, он угодил на ложе старой мымры Стекольниковой.
И Виктору нелепо представилось, как Стекольникова целуется, тыча ему в щеку своим длинным носом. Он с отвращением отшвырнул подушку.
Мысль теперь у него работала яснее, свободнее, без прежнего напряжения. Виктор как бы перенесся в Чехословакию. Почему он так охотно и поспешно навязывает себе Ирину Ткаченко. в любовницы? Хотя бы в думах, хотя бы во сне. И ею оттесняет даже Густу, которую он все же любит.
Анка! Не стало Анки. И надо чем-то заполнить, занять ее место.
Бедная Анка! Когда происходят такие трагедии, невозможно точно сказать, с какого рокового момента она оказалась обречена, и можно ли было предотвратить ее гибель. Подобное происходит с малыми небесными телами, блуждающими в мировом пространстве. Они передвигаются там бог весть по каким своим орбитам, все время завися от силы притяжения больших планет. Так может продолжаться долго, очень долго, бесконечно. А иногда какой-либо этой небесной пылинке вдруг наступает срок. И неведомо, в какую секунду, неведомо, из какой бесконечной космической дали она начинает сначала медленно, затем быстрее приближаться к большой планете или звезде. И вот уже ничто остановить ее не может. Она падает, падает и сгорает.
Известна ли была судьба такой небесной пылинки с того момента, когда начала она убыстрять свое движение, подчиняясь законам всемирного тяготения, или еще за миллиарды миллиардов лет, двигаясь в пространстве прямолинейно и равномерно, что равнозначно состоянию покоя, она уже неотвратимо направлялась к своему концу и можно было кому-то вычислить ее смертную орбиту? Знает ли дождевая капелька, отрываясь от высокого облака, на какую именно точку земной поверхности она упадет?
Убита Анка друзьями Пахмана, а может быть, и сам Пахман занес над ней руку. Он это сможет сделать, жестокость ему свойственна. Он из тех, кто придает особое значение происхождению человека, крови, текущей в его жилах. И для Пахмана Анка — самое низшее существо. Хотя она красива, и добра, и умна по-прежнему, даже после многих перенесенных ею душевных потрясений.
Вся беда Анки в том, что она наполовину еврейка. Нет, конечно, не вся беда. Тут еще Шпетка и Мацек. Черт бы побрал в особенности этого «испанского гранда»! Такой пылинке, как Анка, следовало быть вдалеке от полей тяготения больших планет.
Впрочем, кто знает… Никто никогда ничего не знает!
Откуда, например, сам он, Вацлав Сташек, Виктор Рещиков, знает, в какое поле тяготения попал, очутившись на этой земле и встретившись снова с таежным парнишкой в лохматой собачьей шапке — полковником Бурмакиным? Какая сила вложила ему, Вацлаву-Виктору, в руки газету с сообщением о найденных рукописях отца? Какая сила из года в год влекла его завладеть этими рукописями? И какая сила не смогла удержать его от решения поехать в Россию?
Разве и он не такая же пылинка в людской метели, как Анка Руберова, если перейти от небесных к земным сравнениям?
И все-таки… Не надо было Анке связываться со Шпеткой и Мацеком! В этом главное.
14
Виктор закинул руки за голову. Ему, припомнилась одна из встреч с Алоисом Шпеткой в зиму 1933 года, первые месяцы службы в министерстве иностранных дел и дни, когда весь мир, бурля политическими страстями, следил за судебным процессом о поджоге германского рейхстага.
Тогда пришел Шпетка. Он, как всегда, был беспечен и разговорчив. Уже начинались первые морозы, но Шпетка ходил в легком макинтоше, прикрывая шею поднятым воротником. Рыжие волосы топорщились у него от холодного ветра. Он вошел, растирая покрасневшие руки, поболтал с Мартой Еничковой об ужасной погоде и попросил кофе.
Потом они сидели в комнате Виктора, и Шпетка, отогреваясь, говорил:
— Можешь представить, Вацлав, какие прохвосты эти нацисты! Ты читал последние газеты? Особенно: русские газеты. Схватку Димитрова с Герингом. Дважды — два — рейхстаг подожгли сами нацисты.
— Суд разберется, кто виноват, — сказал тогда Виктор. — Во всяком случае, один поджигатель известен и не отрицает своей вины — Ван дер Люббе. А остальных, если они были, пусть немцы ищут сами. Какое нам с тобой до этого дело? Димитров ли, Торглер ли, черт или дьявол.
— Черту это, конечно, сделать бы проще всего, — заметил Шпетка. — Он, как известно, может беспрепятственно проникнуть сквозь любые стены. И, кроме того, работая в аду, привык отлично управляться с горючими материалами. Однако при наибольшей вероятности именно его прямой вины черт почему-то не посажен на скамью подсудимых… Посажены коммунисты.
— Посажены те, против кого есть улики. И, если одновременно они оказались и коммунистами, вероятно, в этом есть своя логика. Пожар в рейхстаге был им на руку.
— Чтобы помочь Гитлеру обрушить на себя волну ужасающего террора? Удивительная логика у коммунистов!
— Они просчитались… Перехватили через край. И это тоже вполне возможно. Не понимаю, Алоис, твоей повышенной заинтересованности. Да, я внимательно читаю все газеты. Но этот процесс мне не больше интересен, чем какой-либо другой процесс. Скажу: он очень тягуч и скучен. Пошел уже третий месяц судебному разбирательству. И никаких особенных сенсаций.
