Надо помнить, что на каждого признавшегося были сотни партийных деятелей, которые ни в чем не признавались. После бесконечных пыток они героически встречали свою смерть за тюремными стенами. Какая новая мечта или старая лояльность поддерживала этих людей в их последний час?
Те из нас, кто находился на свободе, видели, что старая большевистская партия систематически уничтожается. С гибелью партии гибли и мечты о социализме. Нам оставалось только надеяться на то, что мы можем еще как-то послужить своей стране.
Я продолжал свою работу, надеясь после возвращения Кобецкого снова поставить перед Москвой вопрос о своем отзыве. Неожиданно из Москвы пришла телеграмма с сообщением о том, что Кобецкий умер в Кремлевской больнице после операции. Меня глубоко опечалило это известие. Ко всему прочему, это предвещало еще задержку в несколько месяцев, пока будет назначен новый посланник и пока он приедет в Грецию.
Мари тем временем готовилась к отъезду в Москву, завершая свои деловые обязательства.
– Я больше не беру заказов на проектирование домов, – как-то сказала мне она. – Не хочу оставлять здесь ничего неоконченного после нашего отъезда в Москву. Единственное, над чем я работаю, – это проект детского приюта. Думаю, я закончу его к нашему отъезду.
– Вот видишь! Ты не послушалась своих родителей и теперь несешь убытки! Выходить замуж за русского – это очень невыгодно, – сказал я ей как-то с грустной иронией.
– Я только надеюсь, что нам не придется уезжать до того, как я окончу работу над приютом. Мне не хотелось бы разочаровывать старого генерала Меласа и оставлять о себе здесь плохое воспоминание в профессиональном плане.
Мари победила в архитектурном конкурсе на проектирование детского приюта и школы, а затем и получила работу по наблюдению за строительством, несмотря на то, что генерал Мелас, финансировавший строительство, ворчал по поводу женщины-архитектора Он не верил в эмансипацию женщин. И чтобы доказать неправоту генерала, Мари отдавала все силы работе, и дом сооружался с опережением графика. Увы! Я и тут осложнил ее жизнь. Строительство приюта уже близилось к завершению, когда ей поручили представлять греческих архитекторов на Международном архитектурном конгрессе в Париже. Она уехала в Париж в июне 1937 года, рассчитывая пробыть там три недели и поручив на время своего отсутствия наблюдение за строительством своему помощнику.
– Я буду ждать тебя, – сказал я, провожая ее на пароход. – Не поддавайся искушениям Парижа и не забывай нас. Тебя здесь жду не только я, но и генерал Мелас.
Но старый генерал ждал напрасно, больше он ее никогда не увидел и, несомненно, посчитал, что его худшие опасения в отношении женщин оправдались.
– Я все-таки был прав, – наверное, говорил он. – Что можно ждать от женщин? Они всегда ставят любовь выше бизнеса!
Через месяц, как раз когда Мари должна была возвращаться в Афины, я присоединился к ней в Париже – беженец без родины, гонимый и отчаявшийся.
Эпилог
За годы, прошедшие после московских процессов 1936–1938 годов, я провел немало бессонных ночей, думая над проблемами российской революции. Я изо всех сил старался четко представить себе результаты, которые стоили стольких усилий и стольких жертв.
Ленинская идея социализма была основана на двух постулатах: во-первых, считал он, в обобществленной экономике производительность труда будет расти гораздо быстрее, чем при капитализме, и, во-вторых, ликвидация эксплуатации наемных рабочих принесет наибольшие блага трудящимся. Советская экономическая система в сочетании с тоталитарным сталинским режимом опровергла оба эти постулата.
Работая в ходе двух первых пятилеток в промышленности и торговле, я убедился на личном опыте, что бюрократическая и деспотическая регламентация экономической жизни в России сводит на нет все преимущества, которые должно было принести обобществление производства. Можно было достигнуть гораздо большего за счет нормального частного предпринимательства без выжимания последних сил из рабочих, без расстрела честных руководителей и инженеров. Фетишизация плановой экономики приводила к огромным затратам на плохо продуманные эксперименты, стоимость которых исчислялась миллиардами рублей.
Другой основной постулат социализма – что в обобществленной экономике не будет эксплуатации рабочих – наглядно опровергается самой жизнью. Советские рабочие получают значительно меньшую часть произведенного ими продукта, чем рабочие в любой капиталистической стране, меньшую, чем они получали до революции. И эта часть столь мала не только потому, что доля, раньше уходившая капиталистам, теперь присваивается привилегированными слоями общества, но потому, что огромная часть производственного потенциала просто теряется вследствие неэффективности бюрократического управления.
Никто за рубежом не представляет действительную степень эксплуатации советских рабочих, фактически низведенных до положения рабов, даже те, кому удалось проникнуть за лживую завесу советской статистики. чтобы понять это, надо было пожить в России эти несколько лет. Даже Троцкий, который уехал из России за несколько лет до начала процесса закабаления, не представлял этого, когда он писал в своей книге «Преданная революция»:
«Национализация земли и средств производства составляет основу советской социальной структуры. Именно эти достижения пролетарской революции, – подчеркивал он, – определяют природу СССР как государства трудящихся».
Несмотря на жесткую критику сталинского режима, Советский Союз оставался для Троцкого до самой его смерти «государством трудящихся». При этом он отлично видел все те бюрократические искажения. Он считал, что главное было в государственной собственности. Если бы он оставался в России, он бы увидел своими глазами, как мало значения имеет форма собственности. Самый главный вопрос заключается в том, какая часть общественного продукта возвращается рабочим в виде заработной платы и государственных социальных услуг. По этому критерию советские рабочие накануне войны и после двадцати пяти лет экспериментов могли сравниваться только с париями Индии или феллахами Египта. Но в действительности их положение еще хуже. Если рабочие в Индии и Египте получают мизерную заработную плату, то они и платят очень мало за то, что они потребляют. Сталинская политика в области цен и заработной платы не только держит последнюю на невероятно низком уровне, но и сохраняет цены на товары потребления необычайно высокими. Таким образом советский пария в «государстве рабочих» подвергается ограблению дважды.
В первые годы после революции рабочие получили неслыханные ранее привилегии: удобные квартиры, бесплатное медицинское обслуживание, освобождение от налогов, оплачиваемый отпуск, бесплатные путевки в дома отдыха, бесплатное обучение, бесплатные билеты в театры, продукты питания по сниженным ценам и т. д. По мере того как мечта о высшей производительности труда превращалась в бюрократический кошмар, а «государство трудящихся» в крепостничество, эти привилегии одна за другой отменялись. Вместо того чтобы наслаждаться жизнью, которую им обещал Ленин после захвата власти от имени трудящихся, советские рабочие спустя четверть века с трудом могли обеспечить себя едой и одеждой. В довершение к этому, когда в 1939 году была отменена пятидневная рабочая неделя и ее продолжительность увеличилась на восемь часов, это не сопровождалось какой-либо прибавкой в зарплате. Война принесла новые лишения, но я не говорю о чрезвычайных условиях. Еще в предвоенные годы уровень доходов рабочих был гораздо ниже того, что они имели до революции.
