Среди тех, кто, одетый в черные кожаные куртки, сопровождал Троцкого в его поездке на передовую, был молодой парнишка, на которого я тогда не обратил особого внимания. Это был сын Троцкого, впоследствии приобретший известность как Лев Седов. Тогда ему было пятнадцать лет. Я уже упоминал о нашей встрече в Париже, когда он, как и я, для Москвы был вне закона. Незадолго до его смерти мы вновь пережили с ним эти воспоминания о битве за Гомель.
Наш шестимесячный курс, который из-за участия в боях растянулся на восемь месяцев, наконец подошел к концу. За этот период неотесанные крестьянские парни, которые до этого не держали оружия в руках, стали неплохими солдатами и овладели основами тактики. Мальчишки, которые в начале обучения едва могли держать в руках карандаш, познали тайны компаса и геометрии.
Они могли разобрать, собрать и применять пулемет, разбирались в элементарной артиллерии и фортификации. Они также научились кое-чему в области организации и командования людьми.
Несмотря на необычные условия нашего обучения, а может быть, как раз благодаря им, они стали хорошими командирами. Это беспрецедентное начинание Троцкого увенчалось успехом. Наш класс сдал выпускные экзамены, и мы получили назначения на фронт. Когда я уезжал из школы в новой военной форме, на груди у меня были красные нашивки, а на боку короткая офицерская сабля – символ военной власти.
С небольшим чемоданчиком я сел в вагон, забронированный для военнослужащих, – один из тех вагонов «с удобствами», где пассажиры спали на соломе вокруг буржуйки. Мой путь лежал в Могилев, где я должен был поступить в распоряжение 6-й армии, которой командовал Август Иванович Корк
[16].
Случилось так, что наш поезд остановился на маленькой станции. Было солнечное майское утро. Я вышел из вагона, чтобы купить себе кое-что из продуктов у крестьянки, которая бегала вдоль поезда, предлагая по неимоверно высокой цене молоко, картофельные оладьи на подсолнечном масле, даже маленькие булочки с поджаренной корочкой, выпеченные в деревне, чудом избежавшей ужасов Гражданской войны и голода. И тут я столкнулся с какой-то медсестрой в накрахмаленном чепце. Оба мы замерли на месте. Это была моя мать. Чувства переполняли нас. Она торопилась к своему эшелону, который вот-вот должен был отправиться в противоположном направлении. У нас было время только сказать друг другу несколько слов и обняться. Наша встреча была столь же счастливой, сколь и неожиданной, но она все же состоялась.
Мы не взяли Варшаву
В штабе армии меня встретили с некоторым подозрением. Какую пользу мог принести командир с шестимесячной подготовкой, полученной от политкомиссаров? Такой вопрос задавали себе здесь старые офицеры, привлеченные Троцким в качестве спецов. Мне устроили экзамен, который я успешно выдержал. Еще один экзамен устроил мне комиссар. Он был более трудным, но комиссар признал, что, хотя мои познания марксизма были далеки от совершенства, не было никаких сомнений в правильности моих намерений.
Я был назначен в резервный пехотный полк под командованием бывшего унтер-офицера Ильюшенко. Ему пришлось взять двух выпускников нашей школы. Он был крупный, краснолицый человек, преисполненный чувства собственной важности. Чтобы подчеркнуть свою важность, он всегда ездил из своей квартиры в полковой и армейский штабы только на тачанке, хотя расстояние между ними не превышало нескольких сотен метров. Он с каким-то злорадным удовлетворением назначил меня последним командиром взвода последней роты, что в данном случае означало девятую роту третьего батальона. Поскольку наш полк был сформирован «по ранжиру», я обнаружил, что командую самыми низкорослыми солдатами в полку, хотя сам я был одним из самых рослых офицеров. Но если бы у меня были проблемы только с этими чисто внешними аспектами военной службы, я должен был бы считать себя вполне счастливым человеком.
Весной 1920 года Советская Россия предложила Польше мир, но Пилсудский стремился к завоеваниям «от моря до моря», то есть всех земель, которые принадлежали Польше до раздела 1772 года: Восточной Пруссии, Литвы, Белоруссии, части Украины и Латвии. В апреле он подписал соглашение с Петлюрой, которое делало последнего марионеткой в руках Польши; в течение двух недель Пилсудский разгромил две советские армейские группировки и захватил Киев.
И вот теперь командующий Западным фронтом Тухачевский планировал широкомасштабное наступление на Варшаву. Ленин рассматривал эту кампанию как начало похода Красной Армии в Европу. Троцкий, с другой стороны, возражал против выхода советских войск за национальные границы России и разгрома Польши.
Мы, разумеется, не знали о том, что происходило наверху, но чувствовали приближение каких-то событий. Каждый день к нам поступало пополнение призывников, то есть толпа людей, из которых в срочном порядке надо было сделать солдат, достойных могучей армии. Этой армии и предстояло освободить Польшу от оков капитализма, а Германию от пут Версальского договора. Среди призывников было много дезертиров, которые месяцами и даже годами скрывались в лесах и деревнях. В связи с этим было создано несколько Чрезвычайных комиссий. Они систематически отлавливали этих дезертиров; там, где считалось необходимым, приговаривали некоторых «условно к смертной казни»
[17], а там, где было возможно, применяли амнистию. Некоторые из этих дезертиров были в бегах еще со времен мировой войны и никогда в Красной Армии не служили. В наш полк прибыло несколько сотен таких дезертиров, и это послужило поводом для моего повышения по службе. Меня назначили командиром роты, которая привела бы в восторг любого театрального режиссера, если бы он захотел внести в трагедию элемент комизма.
Пополнение представляло собой невероятное сборище оборванцев всех возрастов, одетых в самую различную крестьянскую одежду, похожую одна на другую только своей изношенностью. Они прибыли обвешанные мешками, настороженно озирались по сторонам, почесывались и, судя по всему, не горели желанием отличиться на солдатском поприще.
Я подошел к ним в своей новой форме, с саблей на боку. В первый момент я с отчаянием подумал, что у меня из них никогда и ничего не получится. Однако я приказал им построиться, и они сразу же перестали быть толпой. Эта маленькая дисциплинарная мера сразу дает ощущение контроля над людьми, придает уверенности командиру. Затем я произнес краткую речь:
– Товарищи, с этого момента вы солдаты Красной Армии. Вы должны проявлять старание и соблюдать дисциплину. Я ваш командир, и мне нужны сержанты. Кто из вас имел нашивки в старой армии?
Ответом было недоверчивое молчание.
– Бывшие унтер-офицеры, два шага вперед, марш! – скомандовал тогда я.
Никто снова не шелохнулся, и я почувствовал, что мой авторитет тает на глазах. Я пошел вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица и задавая вопросы тем, кто выглядел более «военным», чем остальные.
