На вступительных экзаменах Шмидт был трогательно-беспомощен. Экзаменационную комиссию из трех старых генералов возглавлял Мартынов, известный своей книгой о маньчжурской кампании 1905 года и склонностью к философствованию. Генералы относились к стоявшей перед ними задаче без особого энтузиазма, задавая молодым командармам и комбригам те же вопросы, которые они задавали бы в прежние времена молодым офицерам, еще ничего, кроме учебников, не видевшим. Например, нам предложили написать сочинение на тему о значении войны со Швецией и побед Петра Великого для Российской империи. К счастью, наши экзаменаторы были снисходительны.
На втором, устном, экзамене Шмидт был вызван первым. Прихрамывая, он со своей огромной саблей на боку медленно подошел к столу.
– Назовите годы правления Петра Второго, – попросили его.
– Не имею представления, – сухо ответил он с небольшим украинским акцентом, который придавал его речи оттенок пренебрежительности.
– Назовите войны Екатерины Второй.
Шмидт криво усмехнулся, как если бы он понимал, что экзаменаторы насмехаются над ним.
– Я их не знаю.
Генералы переглянулись между собой, и Мартынов повторил вопрос:
– Назовите нам годы правления Екатерины Великой и год ее смерти.
– Меня тогда не было на свете, и она меня не интересует.
Он нетерпеливо постукивал своей тростью, и это взорвало Мартынова:
– Господа, это недопустимо! Я отказываюсь экзаменовать дальше этого кандидата.
Тут вмешался комиссар академии, и этот замечательный кавалерист был принят при условии, что он пообещает сдать экзамен позже, когда у него будет больше времени на изучение истории, что практически означало – никогда. Шмидт проучился в академии два года, и это были годы упорных занятий. Мы стали большими друзьями. Он отличался беззаветной храбростью, был скромен, целеустремлен, любил шутки, был по-детски сентиментален. Его характер сложился в суровой военной обстановке, и таким он остался до конца своих дней.
Мы часто проводили вместе вечера в его маленькой комнатке на Тверской улице. Его очаровательная жена Валентина угощала нас чаем и тем, что в те дни могло сойти за пирожное. Дмитрий Шмидт рассказывал о героических делах тех, кто воевал рядом с ним, о моряках, ставших кавалеристами, чтобы драться с немцами, белыми, петлюровцами и всякого рода бандами, которые даже не знали, за кого или против кого они боролись.
Мне запомнился один из его рассказов.
– В тысяча девятьсот девятнадцатом году город Каменец-Подольский на границе с Австрией, – говорил он, – был окружен мародерствующими бандами. Население города буквально стонало от разбоя. Тогда я решил, – сказал Шмидт, – прорваться туда и оборонять город любой ценой. Трудно было навести порядок, но другого было нам не дано. Стены города мы обклеили прокламациями, в которых угрозы чередовались с обещаниями защитить город. И город мы удержали.
В Каменец-Подольске у Шмидта состоялась встреча с народным комиссаром обороны Советской Венгрии Тибором Самуэли, который самолетом направлялся в Москву. Возможно, это впоследствии и явилось существенным фактором в назначении его командующим ударной группировкой. Именно этой группировке предстояло через границы Польши и Румынии прийти на помощь венгерской революции. Как я тогда узнал, Шмидта нисколько не смущала перспектива прорыва через две границы. Я убежден, что он всегда жалел о том, что приказ о наступлении так и не был отдан. Красный Будапешт пал слишком быстро.
Или другой случай. Однажды на Украине Шмидт в сопровождении двух адъютантов нагрянул в лагерь одного из атаманов, с бандой которого он вел бой. Бандиты были застигнуты врасплох и не посмели арестовать его. Начались переговоры о капитуляции, а когда они зашли в тупик, Шмидт выхватил револьвер и застрелил своего оппонента. К этому времени его бригада уже окружила банду, и той ничего не оставалось делать, как сдаться.
Спустя несколько лет после окончания академии я снова услышал о Шмидте, который в это время служил в Минске. Один из старших офицеров оскорбил его жену, и Шмидт, всадив пулю в живот обидчику, спустил его с лестницы. Обидчик выжил, и скандал замяли.
В период 1925–1927 годов Шмидт присоединился к оппозиции. Он приехал в Москву на съезд партии как раз в тот момент, когда было объявлено об исключении из партии троцкистской оппозиции. Он был одет, как обычно, в форму своей дивизии: большая черная бурка, пояс с серебряными украшениями, огромная сабля и папаха набекрень. Выходя вместе с Радеком из Кремля, он столкнулся со Сталиным. Политические страсти в тот момент были накалены. Сталин активно интриговал в партийных делах, но ему еще не удалось подчинить себе партию.
Шмидт подошел к нему и начал полушутя-полусерьезно поносить его, как только может делать это настоящий солдат, то есть такими словами, которые надо слышать, чтобы поверить в это. А под конец сделал вид, что обнажает шашку, и пообещал Генеральному секретарю когда-нибудь отрубить ему уши.
Сталин выслушал обиду, не проронив ни слова, с бледным лицом и плотно сжатыми губами. В то время он решил проигнорировать оскорбление, нанесенное ему Шмидтом, но нет никакого сомнения в том, что десять лет спустя, с началом чисток в 1937 году, он все это вспомнил. Шмидт был одним из первых исчезнувших офицеров Красной Армии. Его обвинили в терроризме. Никаких признаний от него не добились, и он был расстрелян без суда.
Когда я думаю о Шмидте, я вспоминаю другого замечательного человека, огромного «медведя», с вьющимися волосами, горящим взором и голосом фанатика. Это был Савицкий, член Военного совета Украины. У него была жена и ребенок, в которых он не чаял души. Все, что он ни делал, он делал от чистого сердца. Три года мы жили с ним на одном этаже. Иногда нас видели вместе, тащивших по улицам санки, на которых лежали кульки с мукой и картошкой – скудным рационом будущих генералов Красной Армии. Вместе мы искали целые кирпичи в развалинах на том месте, где сейчас стоит здание Центрального телеграфа. Вместе сидели на одном стуле перед раскаленной печкой. Корпели над одними и теми же конспектами по тактике и учебником французской грамматики. Однажды он с триумфальным видом принес мне украинский перевод книги Бухарина и Преображенского «Азбука коммунизма». Старый член левого крыла Украинской социалистической партии, он был горд тем, что ему удалось добиться публикации этой книги на родном украинском языке. Десять лет спустя я снова встретил Савицкого в Москве, где он в звании генерал-лейтенанта возглавлял Управление кадров Наркомата обороны. Такой же массивный и энергичный, он нисколько не изменился. Мы вместе побывали в одном из старых поместий в Архангельском, где он организовал дом отдыха для старших офицеров Красной Армии. Он показал мне старый дворец, украшенный ценными произведениями искусства, стоявший среди заснеженных полей. Сюда наши генералы приезжали на несколько дней, чтобы отдохнуть в спокойной обстановке… пока в годы большой чистки Сталин не отправил девять десятых из них, включая Савицкого, к вечному успокоению.
Академия в период кризиса
В 1920 году партийная организация академии – восемьдесят процентов всех слушателей – приняла участие в жаркой дискуссии о профсоюзах. Какова должна быть их роль в советском обществе? Ленин, Зиновьев и Рудзутак выступали за подчинение профсоюзов партии при сохранении у них некоторой степени независимости в вопросах защиты интересов рабочих. Троцкий считал необходимым включить профсоюзы в систему государства. Он утверждал, что государству трудящихся не нужны специальные органы для защиты экономических интересов рабочих. Бухарин пытался предложить компромиссное решение. И наконец, «Рабочая оппозиция» считала, что профсоюзы должны сами контролировать производство без вмешательства государства.
