Местные власти встретили нас торжественно, что, по крайней мере, давало основания полагать, что у них под ногами почва была твердой. Несмотря на провозглашение новой политики равенства и братства по отношению к Персии и отказ от практики экстерриториальных концессий, советское правительство в реальности проводило курс, мало чем отличавшийся от курса своих предшественников. Царские дипломаты длительное время вели систематическую работу, главным образом экономическую, видя свою конечную цель в подчинении Персии. По договору Персии было запрещено иметь военные корабли на Каспии. Россия же имела в порту Энзели две канонерские лодки, и этому никто не удивлялся. Надо сказать и о том, что мы контролировали рыбные промыслы в Гилане и Мазандеране, одна из российских кампаний имела концессию, через которую проходила единственная дорога, связывавшая северное побережье с Тегераном.
По договору 1921 года советская сторона согласилась с ликвидацией системы концессий и отказалась от большинства односторонних преимуществ, которыми пользовалась царская Россия. Но положения этого договора не всегда четко соблюдались. Наши представители контролировали практически все побережье, не без основания опасаясь, что в случае нашего ухода эти позиции будут заняты англичанами. Наша линия в этом вопросе пользовалась полной поддержкой могущественного военного министра Реза Хана. Позже Реза стал абсолютным правителем Ирана и добился его независимости, проведя в стране ряд реформ по примеру Ататюрка. Он хорошо владел русским языком еще с той поры, когда служил унтер-офицером в русском казачьем полку, расквартированном в Персии
[23].
Резиденция советского генерального консульства располагалась в Реште, в сорока пяти километрах от Энзели, где также было вице-консульство, которое мне часто приходилось посещать. В Решт я прибыл в один день с новым английским консулом Троттом, но на несколько часов раньше его, что впоследствии приобрело неожиданно важное значение. Генконсульство располагалось в большом и удобном бывшем купеческом доме. Мой штат состоял из двух русских секретарей и двух канцелярских служащих-персов. Всем нам было по 23–25 лет, все были холостыми, а поскольку мы много работали и редко выходили «в свет», то за генконсульством скоро укрепилось прозвище «русский монастырь».
Два старых слуги-перса, которые работали в консульстве еще при царе, окружили нас вниманием и никогда не позволяли забывать о церемониальной стороне жизни на Востоке. Одеты они были довольно бедно, и этот факт в стране, где одежда играет огромную социальную роль, выработал у них предвзятое отношение к жизни. Случилось так, что мой британский коллега, дом которого находился как раз напротив, одел своих слуг в новые ливреи. Расстроенные этой новостью, оба моих гуляма почтительно высказали мне свою обиду Разве можем мы ронять достоинство великого российского флага в глазах всей Персии? Их локти действительно вылезали сквозь рукава, и я решил своим первым консульским актом доставить этим старикам радость. Я заказал для них новые черные ливреи с красным шитьем и серебряными пуговицами. По моему заказу портной пошил их специально для нас и украсил эмблемой с серпом и молотом. Та же эмблема была нашита на их фуражки. Все это великолепие намного превосходило то, во что англичанин Тротт одел своих людей. Наш национальный престиж был спасен, но оставалось неизвестным, заметил ли это «противник».
Вскоре мое коммунистическое сознание подверглось испытанию. В период концессий многие зажиточные персы переходили в российское подданство и обеспечивали таким образом защиту своей собственности. Теперь эти люди обращались ко мне с просьбой о продлении паспортов, но в наших глазах это были самые обыкновенные капиталисты, которые не заслуживали нашей защиты. Однако указания Шумяцкого были вполне определенными. Все паспорта должны быть продлены, и их владельцам обеспечена консульская защита, несмотря на то, что они являются капиталистами. Мы должны использовать их для оказания выгодного нам влияния. Это был, как говорится, тонкий край нашего клина.
В мои обязанности входило наносить официальные визиты местным военным и гражданским чиновникам, а также влиятельным частным лицам. Среди последних были и муллы, которые в Центральной Азии часто были вдохновителями басмаческого движения, направленного против советской власти. Я был с ними вежлив, они тоже. Один из мулл, очень старый, но влиятельный человек, произвел на меня особенно глубокое впечатление простотой и достоинством. Он принял меня в большом разваливающемся доме, где он жил один. В доме практически не было никакой мебели, в одной из последних комнат на ковре сидел поджав под себя ноги глубокий старик аскетической внешности. Казалось, что вся оставшаяся в нем жизнь была сконцентрирована в его взгляде, который был проницательным и в то же время добрым. У него была репутация святого, и Реза Хан переписывался с ним, а бывая в Реште, обязательно навещал его.
Реза Хан, видимо, решил прощупать нового советского посла. Ко мне стали поступать сведения о том, что местные власти, под тем или иным предлогом, стали захватывать земли, принадлежащие советским гражданам. Это ставило меня в очень деликатное положение. Я немедленно заявил резкий протест губернатору, и эти незаконные захваты прекратились. Но это было еще не все. Отдельные подразделения персидской полиции заняли позиции вблизи контролировавшихся нами рыбных промыслов и, судя по всему, готовились захватить их внезапным нападением. Сотрудники концессий начали выставлять сторожевые посты и лихорадочно возводить проволочные заграждения. Напряжение росло от часа к часу. Я телеграммой запросил инструкций из Тегерана. Ответ Шумяцкого гласил: «Ни в коем случае не допустите захвата рыбных промыслов. В вашем распоряжении две канонерские лодки». В это же время нарком Чичерин, обеспокоенный развитием событий, прислал мне личную шифровку: «Любой ценой вы должны избежать вооруженного столкновения, которое может скомпрометировать всю нашу внешнюю политику на Востоке».
В этой обстановке, уступи я или окажи сопротивление, все равно я стану козлом отпущения. Весь вопрос был в том, как я могу не отступить и в то же время не прибегнуть к оружию? Между тем персами уже была сделана попытка захватить осажденных концессионеров врасплох, которая, к счастью, обошлась без кровопролития. Четыре наших поста подняли тревогу, сотрудники заняли оборонительные позиции, и вояки Резы не проявили желания лезть под пули.
Я решил разыграть из себя решительного человека, готового применить силу. Позвонил командиру флотилии, приказал ему подготовить десант для защиты промыслов и в случае нападения противника прикрыть их огнем корабельной артиллерии. Расчехленные корабельные орудия угрожающе уставились на берег. Затем я отправился к военному губернатору и заявил ему, что оставляю за собой полную свободу действий для защиты наших неотъемлемых прав. Конечно, это был блеф. Я бы никогда не отдал приказ открыть огонь, но военный губернатор отвел войска, и война нервов была выиграна. С этого момента наши отношения начали улучшаться.
После того как предпринятые Москвой в 1920 году попытки инициировать персидскую революцию потерпели неудачу, пришлось срочно вносить коррективы в нашу политику. С целью ослабления британского влияния был взят курс на поддержку средних слоев персидского общества, в противовес крупной феодальной знати, которую всегда подкармливали англичане. Мы были заинтересованы в создании в Персии современного централизованного государства, с которым мы могли бы поддерживать дружеские отношения, основанные на взаимовыгодной торговле. Это во многом отличалось от наших прежних планов поднять Восток, о чем мы когда-то мечтали в Ташкенте и Бухаре. Теперь же мы стремились содействовать росту национальных настроений и консолидации национальной власти, опирающейся на торговцев и чиновничество. Я получил инструкции, которые были составлены примерно в следующих выражениях:
