Комиссия по чистке ездила по всем европейским столицам, вселяя ужас в сердца советских сотрудников, которых она подвергала безжалостным допросам. На свет вытаскивалось все: происхождение, прошлая деятельность, привычки, увлечения, личные связи и т. п. На собрании, которое проводила эта комиссия, один из ее членов начал грубо и нагло отчитывать нас так, как будто все мы уже подверглись «буржуазному разложению». Я не выдержал и резко ответил ему, особенно не стесняясь в выражениях. Результат был неожиданным. Вскоре из ЦК партии поступила рекомендация избрать меня секретарем партийной ячейки. Излишне говорить, что эта рекомендация была выполнена. Из ста коммунистов нашей ячейки лишь шестнадцати удалось избежать выговоров, исключения из партии или отзыва в Россию.
Чтобы оградить нас от буржуазного влияния, нам рекомендовалось читать газету Французской компартии – «Юманите». Белоэмигрантские газеты «Возрождение» и «Последние новости» были для нас абсолютно запрещены. Относительно немногие из нас хорошо владели французским языком, чтобы читать «Юманите», и если бы они повиновались запрету, то им пришлось бы целиком черпать новости из советских газет, приходивших к нам с большим опозданием. Поэтому практически вся советская колония регулярно покупала белоэмигрантские газеты. Запрет попытались усилить ссылкой на то, что, покупая газеты, мы практически финансировали их, хотя и отвергали их влияние. Однако все члены колонии, за исключением самых пугливых, продолжали покупать и тайно читать эти газеты.
Я считал, что такое лицемерие приносит больше вреда, чем сами газеты, и когда я стал секретарем ячейки, решил с этим покончить. Я обсудил вопрос с Довгалевским, и мы нашли разумное решение. Мы решили довериться способности наших граждан к сопротивлению белой пропаганде и одновременно удержать служащих от закупки большого числа этих газет. Запрет на чтение этих газет был отменен, и наш клуб стал ежедневно покупать по три экземпляра каждой газеты, чтобы все служащие могли их читать.
Я всеми силами старался изменить атмосферу лицемерия и мелкого обмана, которая создавалась моим предшественником. Посол Довгалевский меня всегда поддерживал и помогал мне, не раз выступая на собраниях ячейки, когда некоторые фундаменталисты подвергали меня особенно резкой критике. Мы стали большими друзьями, и я проводил много времени у него в посольстве. Это был большой знаток литературы и искусства. Иногда мы садились играть в покер с ним, президентом банка Мурадяном и директором нефтяного треста Островским. Мурадян сейчас в тюрьме или каком-то лагере. Островский исчез. Довгалевский умер еще до начала чисток.
Иногда к нам в гостиной присоединялся другой ветеран революции, Николай Кузьмин, Генеральный консул в Париже, чья судьба показательна для своего времени. Профессиональный революционер, он работал с Лениным и до 1917 года долго жил в Париже. После революции он был командиром Красной Армии на Севере, в районе Архангельска, воевал с генералом Миллером, английскими и американскими интервентами. Как бывшему эмигранту, ему очень хотелось вернуться к дорогим его сердцу Монмартру и Монпарнасу, и партия направила его в Париж. Для него просто дышать воздухом Парижа было уже большим наслаждением.
В один из своих приездов в Москву он, однако, совершил глупость, высказав своему старому другу Ворошилову стандартную жалобу на тяготы жизни в буржуазной стране. В большевистской среде такие высказывания были вполне уместны. Через несколько недель после возвращения я видел, как он прочел телеграмму, которая почти лишила его чувств. Ворошилов, искренне полагая, что делает своему другу большую услугу, сообщал, что тот назначен на военный пост в Сибири. Кузьмину ничего не оставалось, как сделать хорошую мину и возвратиться в Россию.
После «Дома» и «Ротонды» Иркутск и Красноярск оказались выше его сил. У него был какой-то неудачный роман с женщиной, и его перевели еще дальше, в Архангельск, руководить арктическими морскими перевозками. Вскоре после его приезда ледокол «Сибиряков» был раздавлен льдами. В 1936 и 1937 годах вину за это стали возлагать на Кузьмина, но его действительным «преступлением» было то, что он дружил с Зиновьевым. И вот бедный Кузьмин, самый безобидный из офранцузившихся русских, был ликвидирован как «враг народа».
Милан, Лондон, Брюссель
В 1931 году решением Политбюро я был назначен советским торговым представителем в Брюсселе. К этому времени Бельгия еще не признала СССР, и торгпред действовал так же, как неофициальный дипломатический агент. Прошло несколько месяцев, прежде чем я получил необходимые визы. В ожидании этого меня отправили в Милан в качестве генерального директора по импорту.
Сразу по приезде в Италию мне пришлось немедленно выехать на Сицилию для закупки пяти миллионов лимонов. Мое прибытие в Палермо и Мессину сразу подняло цену лимонов на двадцать процентов, хотя никто вроде не должен был знать о цели моей поездки. Это было, конечно, лестно, но совсем не то, к чему я стремился. Я решил прикинуться туристом, под предлогом отдыха остановиться на маленьком курорте в районе Палермо и осторожно изучить конъюнктуру рынка. Как только экспортеры увидели, что я не проявляю интереса к лимонам, за мной началась настоящая охота. Цены опять пришли в норму, и я, объясняясь с помощью энергичной жестикуляции, в ряде случаев сумел заключить очень выгодные сделки. В то время я не говорил по-итальянски, и то, что мои партнеры воображали, что умеют говорить по-французски, мало помогало делу. И все же мы понимали друг друга.
Фашистская Италия в целом хорошо относилась к Советскому Союзу. В ходе первой пятилетки она получила от нас немало крупных заказов. Итальянские фирмы давали нам долгосрочные кредиты, гарантированные государством, их цены были намного ниже французских и английских, а оборудование первоклассным. Советские специалисты пришли к выводу, что Италия, которую они всегда считали отсталой страной, после войны сделала огромный шаг вперед и теперь выпускала вполне современное промышленное оборудование.
Мы покупали автомобили фирмы «Фиат», авиационные двигатели, судоремонтное оборудование и суда. На верфях в Венеции, Генуе и Триесте для нас строились суда. Мне часто приходилось ездить по стране для встреч с ведущими деятелями итальянской промышленности. Довелось вести переговоры о покупке судов со старым адмиралом графом Чиано. Он предложил трехлетний кредит, но мы хотели получить пятилетний, и сделка не состоялась. Мои контакты с сенатором Аньелли из «Фиата» и синьором Бенни из электротехнической промышленности были более успешными.
Самое яркое зрелище, которое я видел в современной Италии, – были большие воздушные маневры в Милане, в ходе которых три сотни «вражеских» самолетов атаковали город в кромешной тьме, засыпав его осветительными бомбами. Это было очень внушительное зрелище, которое убедило меня, что в современной авиации атакующий имел неоспоримые преимущества. В реальной обстановке, несмотря на все средства противовоздушной обороны, город понес бы огромные потери. Несмотря на подобные наглядные примеры и выступления итальянского генерала Дуэта, пророка воздушного блицкрига, военные лидеры демократических стран отказывались делать практические выводы, пока в первые годы новой войны тысячи людей не заплатили своими жизнями за их недальновидность.
