Мог хоть один поэт написать о своих взглядах более откровенно? В саманидской Бухаре один поэт, когда его покровитель-визирь Балами не заплатил ему, написал следующее полное гнева четверостишие:
«Власть Балами – это полный беспорядок,
Замок, висящий на развалинах.
Он не уважает ни ученых, ни знать, ни книжников.
Никто больше него не заслуживает казни»
[975].
Автор этих стихов и сатирик по имени Лаххам жил в расслабленной атмосфере Бухары и не поплатился за них жизнью. А единственным поэтом в государстве Махмуда, критиковавшим своего правителя, был Фирдоуси, но он делал это с безопасного расстояния и завуалированно.
Если бы панегирики стали единственным видом поэзии, распространявшимся из Газни, Махмуда можно было бы назвать ограниченным покровителем. Но сам правитель тоже писал стихи. Даже если два дошедших до нас примера – это работа других лиц, несомненно, он понимал поэзию. Человек, носивший титул царя поэтов (малик аш-шуара) при дворе Махмуда, – Абу-ль Касем Унсури, написал 30 000 стихотворных строк, из которых до нас дошло только несколько тысяч. Унсури прибыл из Балха в числе писателей, которых Махмуд призвал после захвата города
[976]. Успехом при дворе Газневи Унсури в большей степени обязан своей тактичности. Во время одного из пиршеств Махмуд приказал своему возлюбленному юноше отрезать ниспадающие локоны. На следующее утро он понял, что поступил опрометчиво, и был в замешательстве, что же делать дальше. Унсури исправил ситуацию следующим образом:
«Кудри кумира ведь могут быть чуть покороче.
Кроме длины у них много достоинств и прочих.
Развеселитесь же, пейте вино золотистое!
Тем кипарис и красив, что стригут его истово»
[977].
(Пер. Г. И. Алексеева.)
Другой придворный поэт, Абу Назар Абдул Асджади из Мерва, написал похожие стихи, выражающие сожаление в муках похмелья:
«Я каюсь – пил вино, хвалил его,
Прекрасные девы, учтивые беседы – все за серебро.
О, дерзкие слова! Я снова жду греха.
Такое покаянье не примет мой Аллах»
[978].
В дополнение к панегирикам и описаниям природы придворный поэт Махмуда был автором многочисленных изящных и трогательных стихов о любви
[979]. В этом к нему присоединились и другие поэты правителя, они писали о проблемах, которые возникают, когда молодые люди из разных социальных слоев влюбляются. Вот строки Асджади:
«Капли слез струятся из моих прикрытых глаз
Подобно облаку с дождем или бурлящему потоку;
Эти капли уже затмили дождь,
Этот ропот – печальный ропот сердца»
[979].
Придворные поэты Махмуда сделали больше, чем кто-либо до них, для развития любовной лирики – литературного новшества той эпохи. Этот жанр популярен и по сей день
[980].
Еще один из поэтов Махмуда, Фаррухи, придерживался очень высоких литературных стандартов. Будучи к тому же певцом и музыкантом, Фаррухи сопровождал правителя в его военных походах и на охоте. В таких работах, как «Сцена охоты», он перемежал восхваление Махмуда с изысканными строками о красотах природы и радости, которую приносят вино и любовь
[981]. Поскольку Фаррухи служил не только Махмуду, но и двум его преемникам, он должен был отразить в своем творчестве очевидный упадок. Он сделал это посредством понятных, но сложных поэм, построенных вокруг символического образа сада. Его стихотворение о смерти Махмуда – одна из прекраснейших элегий на персидском языке
[982].
Фирдоуси: раб Турана
Если Унсури, Асджади и Фаррухи выделялись как «мысы из ровного морского берега» придворной поэзии в Газни, то Фирдоуси был «полуостровом». В его жизнеописании мы остановились на том периоде, когда Фирдоуси находился в своем родном Тусе, где усердно трудился над «Шахнаме». В то время персоязычные Саманиды из Бухары захватили контроль над Хорасаном, и он недолгое время пользовался их покровительством, работая над великим персидским эпосом. Но в 993 году Саманидов изгнал из Хорасана один из их же тюркских рабов-воинов, чей внук Махмуд впоследствии провозгласил себя правителем всей Центральной Азии. Приход Махмуда к власти стал нелегким испытанием для Фирдоуси
[983]. С одной стороны, самопровозглашенный султан был тюрком и таким образом представлял силы Турана, против которых боролись персидские герои «Шахнаме». С другой – Махмуд любил персидскую культуру Саманидов и говорил больше на персидском, чем на арабском или тюркском языках. Фирдоуси мог даже обратиться к Махмуду, чтобы продолжить выполнение поставленной еще Саманидами задачи по возрождению культуры Персии.
К тому времени Фирдоуси обеднел, имел на руках дочь и внучку, которых нужно было содержать. Он оставил свою гордость и отправился в Газни. Полулегендарные записи о том визите описывают его появление в саду, где собрались Унсури и другие поэты. Подозрительно настроенный к новоприбывшему, Унсури задал ему задачу – закончить стихотворение. Фирдоуси мастерски справился с этим, но пришел к выводу, что никогда не будет своим среди этих подхалимов, проводящих дни напролет в разгадывании загадок и поэтических играх. Заручившись обещанием Махмуда о щедрой поддержке, Фирдоуси вернулся в Тус, откуда отправлял главы «Шахнаме» в Газни вместе с некоторыми панегириками собственного сочинения.
Известно, что Махмуд прочел его труды. Об этом, например, свидетельствует следующий факт. Выступая в качестве сторонника традиционалистского ислама суннитского толка, султан приказал своим воинам окружить шиитский город Рей, где от него скрывался Ибн Сина. Правитель города выразил недовольство присутствием войск Махмуда, но продолжал проводить дни за игрой в шахматы и предаваться чревоугодию, пока Махмуд не захватил его. «Ты разве не читал историю персов "Шахнаме" и хроники ат-Табари, где описана история ислама?» – спросил Махмуд. «Да, читал», – ответил пленник. Махмуд сказал: «Твои действия противоречат твоим словам. И (кстати) ты не видишь, что один король поставил шах и мат другому?»
[984]
