Аль-Газали был кем угодно, но не скрытым теологом. Воспитанный в энергичной традиции нишапурской полемики, он всегда направлял свои аргументы против какого-то человека или какой-то группы. Помимо Аристотеля, Платона и древних неоплатоников главными мишенями его нападок являлись аль-Фараби, Ибн Сина и исмаилиты, поскольку все они восторгались античными мудрецами. Аль-Газали сам назначил себя судьей и выносящими вердикт присяжными. Его выводы были резкими, на грани жестокости: те, кто следует за философами, не только еретики, но и вероотступники. А в Коране ясно говорится, что вероотступники должны быть наказаны смертью.
Но что, если вероотступники раскаются? Аль-Газали не уступал: «Раскаяние вероотступника – это его отказ от своей внутренней религии. (Но) тайный вероотступник не отрекается от своих внутренних убеждений, когда он говорит слова шахады (мусульманского символа веры). Его (все еще) можно убить за неверие, если мы убеждены, что он остался неверующим, который придерживается своего неверия»
[1166].
Нет сомнений, что аль-Газали недвусмысленно намекал на великих мыслителей своей эпохи. Верующие мусульмане не должны быть одурачены их мнимым «обращением». В одном отрывке он выделил ученых, занимавшихся философией, философов, основывавших свои аргументы на логике Аристотеля, и исмаилитских мыслителей, применявших эти взгляды, – в общем, всех файласуфов:
«Каждый, кто утверждает (то, что они утверждают), препятствует выполнению божественных законов. Он ограничивает получение наставления от света Корана, и он препятствует нравственному поведению, которое опирается на высказывания Пророка»
[1167].
Аль-Газали был вовлечен не просто в научный диспут: когда высокопоставленное духовное лицо клеймило кого-то как вероотступника или вольнодумца, то в сущности оно выносило смертный приговор – именно это фактически выражали слова аль-Газали. Бесполезно спрашивать, по какому праву он это делал и как мог осуждать других за то, что делал сам на протяжении нескольких десятилетий. Аль-Газали, убежденный, что является обладателем божественной истины, перешел к вынесению суждений в отношении всех тех, кто, по его мнению, был далек от нее.
Итак, богослов нанес смертельный удар тем философам и ученым, которые претендовали на обсуждение вопросов веры и тем самым вторгались на территорию имамов. Но какую положительную альтернативу предлагал он этим ложным пророкам? Вплоть до своего кризиса – никакой, кроме сурового традиционализма шафиитского мазхаба
[1168]. Несмотря на то, что один из его учителей являлся известным суфием, аль-Газали не испытывал благосклонности к суфийскому пути, по крайней мере до окончания своего кризиса в 1095 году. С того момента, однако, он ревностно принял суфизм и полностью посвятил себя внедрению суфийских взглядов в основное поле мусульманской теологии. Само название его автобиографии – «Книга, освобождающая от заблуждений» – свидетельствует о вновь обретенной определенности. Именно в это время аль-Газали написал величайшую работу – «Воскрешение наук о вере». В современном издании она состоит из четырех увесистых томов. Этот трактат излагает более позитивный взгляд на вещи, к которому аль-Газали привел его жизненный опыт. С присущей ему смелостью и ясностью аль-Газали дал наиболее авторитетное и всеобъемлющее описание суннитской богословской мысли. Свою значимость эта работа не утратила и по сей день. В отличие от своих первых трудов теперь аль-Газали призывал к терпимости и взаимопониманию. Помимо богословских рассуждений в данной работе представлены советы по устройству повседневной жизни, и отличает их дух умеренности. Аль-Газали приветствует занятия спортом и пением (для расслабления) и подкрепляет цитатами из Корана призыв к «золотой середине в вере и поведении». Он даже защищает возвращение наук, логики и медицины в учебный план – конечно, «зачищенных» от вероотступнических проявлений, которые позволили себе философы. Наконец, в трактате «Эликсир счастья» богослов снова возвращается к главной теме своей жизни – к полным любви отношениям между верующим и Богом
[1169].
Аль-Газали советовал – точнее, решительно призывал – отказаться от бесконечного вопрошания философа и неустанного любопытства ученого, а вместо этого вести жизнь мистика-суфия. В его автобиографии написано: «Мне стало совершенно очевидно, что вечное блаженство в загробном мире достижимо только при помощи богобоязненности и отстранения от душевных страстей. Главное здесь – порвать сердечную привязанность к этому миру, удалиться от него, чтобы вернуться к соединению с вечностью. Нужно приложить все силы к тому, чтобы снова обратиться к субстанции Всевышнего Бога»
[1170].
Эти слова принадлежат человеку, который с самого раннего детства с жадностью впитывал мирское знание всех видов, который провел 40 лет жизни в «дворцах обмана» и который принял суфийский путь, только когда тщательно выстроенные структуры успеха и общественного признания обрушились вокруг него. Иными словами, аль-Газали призывал других начать жизнь там, где он закончил свою, – в мистическом созерцании Бога.
«Новая жизнь» аль-Газали возникла из-за крушения его старой. Он, как и все, кто прошел через профессиональный или личный кризис, хотел показать, что пережил испытания и стал лучшим и более сильным человеком, чем был, и что новый путь, по которому он был вынужден пойти, является совершенной стезей для всех на земле. С рвением новообращенного и глубокой убежденностью в правильности своего дела он провел последние годы, занимаясь, по сути, самооправданием. Аль-Газали, который так много говорил о спокойствии и безмятежности, сам оказался неспособен принять такую жизнь.
Можно выделить три основные причины, из-за которых идеи аль-Газали нашли такую мощную поддержку среди мусульман, особенно среди богословов и священнослужителей. Во-первых, он предоставил разрушительное оружие для борьбы с докучливыми философами и учеными, осмелившимися оспорить авторитет теологов. Во-вторых, он обосновал перемещение суфизма и его последователей (многие из которых были тюрками) с периферии в самый центр ислама. В-третьих, он защитил традиционную концепцию веры и представил аргументы в пользу перевода все большего количества жизненных решений из сферы разума в сферу права – точнее, шариата. По всем трем пунктам он решил вопросы, обсуждавшиеся со времен эпохи Просвещения, и по всем трем пунктам твердо выступал в защиту противников разума, науки и логики.
