Великие Моголы, желая сделать свой календарь более точным, построили пять обсерваторий по модели Улугбека. Однако от этого проекта не осталось ничего, кроме нескольких экзотических сооружений, которые все еще можно увидеть в Дели и Джайпуре. В Иране, как и в других евразийских империях, медицина по понятным причинам продолжала процветать: она была необходима для поддержания здоровья правителей. И хотя в хирургии и офтальмологии наблюдались значительные подвижки, персидская медицина стояла на месте из-за оттока ученых в другие страны
[1425].
Не совсем поддается объяснению, почему слабо развивались математика и естественные науки в трех тюркских империях. В конце концов, несмотря на то, что они полагались на свое войско, они осуществили пороховую революцию к XVI веку. В этой области отставали только Сефевиды – за что и поплатились поражением, которое Османы нанесли им в 1514 году. После этого персидский двор ринулся наверстывать упущенное. Почему же тогда смежные области баллистики и тригонометрии не развивались так же быстро? Важную роль здесь сыграли военные успехи. Все три империи удерживали превосходство над своими главными соперниками вплоть до середины XVII века. Напыщенность, воплотившаяся в грандиозных придворных церемониях в Дели, Исфахане и Константинополе, ослабила готовность к овладению новыми областями знаний и снизила интерес к изучению иностранных языков, особенно тех, на которых говорили кажущиеся малыми народы, проживающие в далекой Европе.
Помимо этого, познание в большой степени сдерживалось во всех трех империях религиозной ортодоксией. И Великие Моголы, и турки-османы были непреклонными суннитами, прочно связывавшими закон шариата с военной мощью, в то время как Сефевиды являлись такими же непреклонными шиитами. Шиитское государство со столицей в Исфахане было фактически теократией
[1426], а захват Османами всего того, что осталось от халифата, и решение султана Селима в 1522 году сделать столицей Стамбул придавало теократический окрас всей империи.
Великие империи правили многочисленным населением, исповедовавшим другие религии. Османы были терпимы к другим религиям, но Сефевиды-шииты имели дело с суннитским большинством среди населения, даже в Персии
[1427]. В Индии Великих Моголов существование индуистского большинства привело одного правителя Акбара (1542–1605) к идее разработать собственный синтез ислама, индуизма и христианства. Неординарный правитель и независимо мыслящий человек, Акбар надеялся, что его новая вера сможет заменить существующие религии и навсегда завершить конфликт между культурами
[1428]. Планируя такой синтез, он вернулся к важным вопросам идеального общества, к которым обращались аль-Фараби и Ибн Сина полтысячелетия назад. Он видел себя предводителем нового суфийского ордена и, следовательно, главой теократии, хотя и милосердным
[1429]. Его преемник, суровый и нетерпимый Аурангзеб (1618–1707), быстро вернул государство к строгой военной системе, основанной на шариате, ознаменовав это открытием в Лахоре самой большой мечети из когда-либо построенных в стране. Таким образом, религиозное разнообразие в Персии и Индии побудило правителей насаждать правоверие сверху, в то время как относительно спокойное отношение Османов к различным верованиям все равно не дало зародиться активному научному взаимообмену.
В трех империях медресе укрепляли религиозную правоверность. Первые медресе открылись в эпоху Низам аль-Мулька, использовавшего собственное влияние визиря для открытия образовательных учреждений, которые должны были искоренить инакомыслие. В отсутствие университетов эти учреждения сохраняли свое первоначальное назначение проводников идей господствующей религии. Они были призваны оберегать от обоих противников – как от неприятия любой мысли (со стороны верующих-фанатиков), так и от современной науки и философии. Правда, Акбар сделал математику обязательным предметом обучения в медресе, но это нововведение, как и большинство инициатив Акбара в сфере культуры, не пережило его
[1430].
Иными словами, ни в одной из трех евразийских империй XVI–XVIII веков не пытались выйти за границы, которые разуму навязал аль-Газали в XII веке и которые с тех пор стали основами мусульманской правоверности. Приняв возможность прямого общения между верующим и Богом, аль-Газали не столько отрицал интеллект, сколько умалял его роль. Разум, по мнению ученого, пригоден в качестве инструмента для решения практических проблем, но не может помочь в поиске ответов на фундаментальные вопросы бытия. Богословы и чиновники в великих тюркских империях были едины в своем принятии мнения аль-Газали – что математика, наука и логика играют второстепенную роль и что они не имеют ничего общего с взаимоотношениями человечества и Бога.
Ненапечатанное слово
Все эти черты духовной жизни «консервировались» благодаря еще одному фактору, который значительно тормозил развитие научной жизни в трех великих тюркских империях XVI–XVII веков, – нежеланию вводить печатные станки с подвижными литерами. Судьба книгопечатания в этих трех империях удивительно схожа.
Благодаря печатному станку с арабскими буквами, который Ватикан отправил в Исфахан в 1620-х годах, Сефевиды узнали о новой технологии задолго до того, как армяне-христиане отпечатали в Персии первую книгу (Псалтирь) в середине XVII века. Однако сами персы не приняли «новое» изобретение, которому к тому времени было уже 200 лет. Первая печатная книга на персидском языке появилась в Сефевидском государстве лишь спустя 20 лет
[1431].
Османы позволили евреям-сефардам напечатать свод своих законов в 1493 году, но только на своем языке. Первая книга, напечатанная с помощью подвижных литер мусульманином в Стамбуле (в Османской империи), появилась в 1729 году. Ее издателем стал трансильванский эрудит, дипломат на турецкой службе по имени Ибрахим Мутеферрика, который использовал свое высокое положение в государственной системе, чтобы получить разрешение султана на издание нескольких книг
[1432]. Но затем книгопечатание в Османской империи прекратилось еще на несколько десятилетий.
