При всех своих разногласиях ученые и философы эпохи Просвещения в Центральной Азии соглашались, что люди способны достигнуть истины. Некоторые полагали, что божественного откровения и веры для этого достаточно. Но многие другие, и в первую очередь аль-Фараби, пошли дальше, провозгласив, что логика и разум могут подтверждать истины религий откровения. Некоторые, включая того же аль-Фараби, настойчиво утверждали, что общество само может и должно управляться разумом, а не догмами, держащимися на силе или суевериях большинства. Но больше всего противоречий породила предпринятая Ибн Синой и прочими попытка прийти к какой-либо концепции или методу, которые позволят разуму и откровению сосуществовать на взаимовыгодных условиях. Все те, кто участвовал в этих поисках и кто настаивал на том, что разум нельзя списывать со счетов, были истинными гуманистами за три-пять столетий до того, как само это слово получило широкое распространение во Флоренции, а затем и по всей Европе.
Почему оно случилось?
Огромный масштаб эпохи Просвещения в Центральной Азии нельзя отрицать. Здесь на довольно ограниченной географической территории появилось много талантливых писателей, которые создали тысячи трактатов и книг по обширному кругу вопросов, связанных с наукой и теорией познания, – по тому, что Бертран Рассел назвал «проблемами философии»
[1434]. Поскольку ничего подобного не происходило в регионе ни до, ни после, имеет смысл снова задаться вопросом, которого мы коснулись в самом начале: почему случился этот научный расцвет? Но даже сейчас, внимательно рассмотрев несколько веков истории региона, мы не можем дать точного ответа на него.
Конечно, финансовое благополучие является обязательным условием для возникновения класса интеллектуалов, избавленных от необходимости зарабатывать себе на хлеб, но никакое благосостояние не гарантирует, что они создадут нечто достойное вечности. Важны не только сами богатства Центральной Азии, но и их источники. Трансконтинентальная торговля укрепляла межкультурные контакты. Сельское хозяйство с развитой системой орошения способствовало достижению высокого уровня технических навыков и общей склонности к интенсивному, а не к экстенсивному развитию, затем это отношение было перенесено и на другие виды деятельности. Когда, начиная с правления Махмуда Газневи, государства стали обогащаться путем завоеваний и грабежей, они лишились выхода на международную арену, а также тысяч практических навыков, которые их предшественники принимали как нечто само собой разумеющееся.
На использование этого богатства повлияли определенные культурные факторы. Во всей персидской культурной среде, сердцем которой на протяжении многих веков была Центральная Азия, считалось нормальным, чтобы правитель щедро жертвовал на развитие науки и искусства. Эта позиция, зародившаяся и тщательно поддерживавшаяся в зороастрийском и буддийском прошлом, не исчезла и после прихода ислама. Даже при всем эгоизме и тщеславии правителей такого рода «патронаж» создавал необходимые условия для расцвета культуры.
Определенное значение имела и религия, но зачастую не в том, что делалось с помощью нее, а в том, чего не делалось. Монотеизм побудил к созданию универсальных объяснений природных и общественных явлений. Более того, ясная и непреклонная позиция ислама по таким важным вопросам, как творение, природа и человеческая свобода, создавала проблемы как для защитников, так и для противников этой позиции. То же можно сказать и о других религиях, описанных в нашей книге, – иудаизме и христианстве, а также зороастризме. Нужно признать, что не многие правители, покровительствовавшие знаниям, делали это в надежде доказать истины ислама или иной веры. Правители-мусульмане в первые века ислама не препятствовали работе ученых и мыслителей – наоборот, они их поддерживали, тем самым оказывая неоценимую услугу философии и науке.
Еще одна важная причина – сосуществование множества религий, которое было нормой вплоть до конца эпохи Просвещения в Центральной Азии. Это многообразие сохранялось в каждом городе региона, где продолжали существовать церкви, храмы огня или ступы. Благочестивым мусульманам приходилось признавать, что люди, исповедующие другую веру, зачастую так же умны и образованны, как они сами, и что чужую точку зрения нельзя отвергать. Не может быть простым совпадением, что наиболее острые конфликты между суннитами и шиитами произошли после 1000 года – одновременно с кризисом этой веротерпимости.
Жители Центральной Азии испытали влияние нескольких мировых религий до обращения в ислам. Именно этот факт определил восприятие новой веры и то, как потом восприняли забытые книги древнегреческих авторов. В каждом случае жители Центральной Азии начинали с составления списка священных текстов для каждой новой религии, которую они принимали, или с редактирования и иногда перевода на местные языки различных трактатов классических авторов. Эта практика дала глубокие знания в каждой сфере и независимые точки зрения, с которыми можно было анализировать поток новых идей. Жители Центральной Азии активно примеряли новые религии и идеи к реалиям своей жизни, а не пассивно принимали их. В результате Центральная Азия повлияла на буддизм и ислам не меньше, чем эти мировые религии повлияли на регион.
Каждая новая религия приносила свой язык: древнеперсидский пришел вместе с зороастризмом, греческий – с эллинскими богами, санскрит – с буддизмом, древнесирийский (арамейский) – с христианством. Ислам принес арабский, который превзошел остальные, став главным языком научной жизни в регионе и средством международного общения. Персидский язык мог бы выполнять ту же функцию, да и двигался в этом направлении незадолго до прихода ислама благодаря империи Сасанидов и несторианам, христианам Персии и Центральной Азии, которые перевели многие классические греческие тексты. Но персидский уступил арабскому в географическом размахе – из-за халифата, покорившего территории от Испании до Синьцзяна. Решение арабских, персидских и центральноазиатских государственных деятелей поддержать переводы на арабский язык – шаг, достойный просвещенных правителей
[1435]. В подавляющем большинстве случаев благодаря этим переводам, сначала выполненным сирийскими христианами, а затем и многими другими, арабский язык стал проводником новых идей в Центральную Азию. Когда он перестал выполнять эту функцию, научный расцвет пошел на убыль.
Изучение, кодификация и редактирование новых текстов, религиозных и светских, – достойная задача, но едва ли эта деятельность сама по себе могла привести к научным прорывам. На самом деле многие, изучавшие науку и философию в исламские Средние века, критиковали этот процесс за то, что он, не способствовал переменам, а тормозил их. Однако эта версия, по-моему, неверна, так как исходит из неверного понимания истоков научного и философского творчества.
