За одним или двумя исключениями ни у одного из этих ученых (или любых других выходцев из региона), вернувшихся на родину, романтическая тоска по дому и домашнему очагу не стала веской причиной для возвращения. Все они были «гражданами мира». Их отъезд из Центральной Азии, временный или постоянный, был продиктован амбициями, желанием путешествовать и иногда необходимостью. По этой же причине они потом возвращались или оставались там либо переезжали в другое место внутри региона. И это явление стало повсеместным. Расцвет Багдада способствовал тому, что в него стали прибывать ученые, которые придали салонам новой столицы явный «центральноазиатский колорит». В течение небольшого периода это привело к исчезновению выдающихся талантов с центральноазиатской сцены. Но, в конце концов, это стечение обстоятельств обогатило регион и стало еще одним фактором интеллектуального процветания этой древней земли. Поэтому не имеет смысла воспринимать этот процесс как «утечку мозгов».
Через десять лет после смерти халифа аль-Мамуна центральноазиатские города снова стали крупными образовательными центрами, создав такую силу интеллектуального притяжения, которая превзошла даже Багдад. В течение следующих двухсот лет Нишапур, Бухара, Баласагун, Гургандж, Мерв и Газни пережили свои славные дни, какие позднее были у Самарканда и Герата. И в каждом случае расцвета появлялись новые покровители и новые центры для проведения исследований и написания работ, великолепные библиотеки, сверкающие остроумием салоны, группы переписчиков и хорошо оснащенные книжные лавки. Арабы и другие народы присоединились к рядам тех, кто направлялся на восток, чтобы быть в курсе событий, обогащая эти центральноазиатские города, подобно тому, как выходцы из Центральной Азии обогатили Багдад.
Давайте же обратимся к первому великому центральноазиатскому научному центру, проявившему себя после того, как Багдад достиг своего апогея: это Нишапур – столица Хорасана, древней земли, которая с IX века стала фактически независимым государством.
Глава 7
Хорасан: восходящая звезда Центральной Азии
Между сентиментальными читателями «Тысячи и одной ночи» и исламскими фундаменталистами немного общего. Однако и те и другие идеализируют эпоху аббасидских халифов и их столицу Багдад. Но эпоха наибольшего расцвета города оказалась слишком короткой, а период упадка – очень долгим. В течение нескольких поколений знамя лидерства в философии, науке и искусствах перешло на восток, в города Центральной Азии. Этот процесс ускорили бесконечные междоусобные войны, кровавые перевороты и беспорядки в самом Багдаде. Однако нельзя забывать и о новом расцвете, политическом и культурном, самой Центральной Азии.
Возможно, это движение в сторону Востока являлось неизбежным, поскольку многие предводители аббасидского «арабского ренессанса» были фактически не арабами, а принадлежали к иранскому и другим восточным этносам, в основном из Центральной Азии. Разве не разноплеменные выходцы из Центральной Азии встали на сторону Абу Муслима, чтобы свергнуть Омейядов? Разве не они привели аль-Мамуна, очень хорошо знакомого с их регионом, к власти над восстановленным халифатом? Наконец, разве сами халифы не были обязаны своей безопасностью тысячам тюркских воинов-рабов (гулямов) из Центральной Азии, составлявших их войско?
Смещение центра силы с междуречья Тигра и Евфрата в Центральную Азию началось, когда халиф аль-Мамун прибыл в Багдад из Мерва. Он прекрасно понимал, что регион, который он оставил, – теперь на границе Ирана, Туркменистана и Афганистана – был и самой важной, и самой изменчивой из всех мусульманских территорий. Персоязычные народы знали его как Хорасан. Теперь он стал стержнем всей мусульманской империи.
Помня о необузданной мощи, которую Хорасан мог обрушить на халифат, аль-Мамун понимал необходимость заключения сделки, которая предоставит региону высокую степень самоуправления в обмен на дань Багдаду. Халиф также знал из личного опыта, что если он попытается откупиться от Хорасана красивыми словами или чем-то меньшим, чем реальная независимость, то вся Центральная Азия опять может восстать. Понимая все это, халиф действовал решительно и настолько успешно, насколько позволяла столь затруднительная ситуация.
Во-первых, аль-Мамун расширил территорию Хорасана, который теперь включал практически всю Центральную Азию за исключением северных степных земель и Синьцзяна. Он считал, что не следует оставлять такие ключевые города, как Бухара и Самарканд, под контролем других людей, поскольку все, что бы ни случилось в Мерве и Нишапуре, в любом случае затронет весь регион, и наоборот. Поэтому он объединил под властью одного правителя все это большое сообщество – практически всю Центральную Азию, вплоть до северных степей и до Ферганской долины на востоке. Во-вторых, он объявил Мерв, а затем Нишапур столицей этой новой провинции – или, лучше сказать, государства – Центральной Азии. В-третьих, он доверил контроль над этим «государством в государстве» влиятельной и успешной личности, которую, как он знал, примет местная знать, – Тахиру ибн Хусейну – военачальнику, командовавшему войсками, изначально приведшими к власти аль-Мамуна. Наконец, поскольку Тахир как правитель Хорасана стал вторым наиболее влиятельным лицом во всем халифате, аль-Мамун должен был наделить его реальной властью, что он и сделал.
Тахир, рожденный в городке возле Герата (в современном Афганистане), – истинный сын Центральной Азии, который обладал политическим признанием по всему региону. Он был «арабизирован» и мог искусно манипулировать своим номинальным властителем
[551]. Заняв должность правителя (сначала в старой столице – Мерве, а затем в Нишапуре), Тахир приступил к установлению порядка и постарался получить поддержку со стороны того самого населения, которое ранее присоединилось к Абу Муслиму, а затем – к Муканне. Тахир показал себя справедливым и мудрым правителем, который укрепил свои позиции и у себя на родине, и в Багдаде. Полностью осознавая свою власть, Тахир провозгласил независимость в 822 году, убрав имя халифа с новых монет, выпускаемых его монетным двором. Также он запретил поминать главу халифата в пятничных проповедях (по всему Хорасану). Таким образом, по прошествии трех поколений после арабского завоевания Центральная Азия снова установила свою независимость, хотя и продолжала платить дань Багдаду. В лице Тахира, назначенного самим халифом, Центральная Азия «показала нос» халифату. Новый повелитель Хорасана умер внезапно – тем самым вечером, когда издал указ об удалении имени халифа из пятничных проповедей. Аль-Мамун прекрасно понимал, что Тахир открыто бросил ему вызов, но у него не было другого выбора, кроме как назначить преемником сына бунтовщика, показав этим, что правители в Центральной Азии будут отныне назначаться по наследству. Это назначение укрепило положение Центральной Азии на политической сцене. Конечно, наследники Тахира не только признавали халифат, но и в определенной степени поддерживали его. Они платили дань Багдаду, одаривали высокопоставленных багдадских государственных деятелей, выказывали уважение халифу. При этом они полностью сознавали, что аббасидский халифат перестал быть сильной державой, а они, наследники Тахира, управляют его самой сильной частью фактически как независимым государством. Представители династии Тахиридов правили с твердостью, рассудительностью и эффективностью, что было огромной редкостью в ту эпоху политических катаклизмов и постоянной нестабильности
[552].
