«Оно без ушей отлично слышит, оно хром, а поступь так легка;
Лишенное глаз, весь мир оно видит, красноречиво без языка;
Как стан любовницы, оно гибко, змее движеньями подобно;
Оно наделено печали цветом и грозной остротой клинка».
(Пер. В. Левика.)
Легко представить обожающую публику, которая тепло встречала его, когда он пел на вечные темы, мастерски аккомпанируя себе на лютне (барбак) или арфе (чанг):
«Взгляни, как туча слезы льет. Так плачет в горе человек.
Гром на влюбленного похож, чья скорбная душа больна.
Порою солнце из-за туч покажет нам свое лицо,
Иль то над крепостной стеной нам голова бойца видна?
Земля на долгий, долгий срок была подвергнута в печаль,
Лекарство ей принес жасмин: она теперь исцелена.
Все лился, лился, лился дождь, как мускус, он благоухал».
(Пер. С. Липкина.)
О вине Рудаки писал не как о символе человечества, пьющего с богами (именно так воспевали его позже суфийские поэты), а как о напитке, исцеляющем меланхолию:
«Благородство твое обнаружит вино:
Тех, кто куплен за злато, чье имя темно,
От людей благородных оно отличит,
Много ценных достоинств напитку дано.
Пить вино хорошо в день любой, но, когда
Слышишь запах жасмина, вкуснее оно!
Если выпьешь – строптивых коней укротишь,
Все твердыни возьмешь, как мечтал ты давно!
От вина станет щедрым презренный скупец:
Будет черствое сердце вином зажжено».
(Пер. С. Липкина.)
Изысканные стихи Рудаки, написанные на новоперсидском языке (фарси, близком современному таджикскому), отражают то замечательное время, когда жил поэт. Династия Саманидов тогда правила из своей столицы в Бухаре всей Центральной Азией и большей частью Восточного Ирана и Афганистана. Центральноазиатский писатель XIII века, вспоминая об этой эпохе, длившейся примерно с 800 по 1200 год, восторгался Бухарой: «Она освещена плеядой светил – врачей и знатоков права, ее окрестности украшены наиболее редкими из величайших знаний. В любую эпоху с самых древних времен она была местом, где собирались великие ученые из каждой страны»
[625].
Рудаки родился в небольшом селении на севере сегодняшнего Таджикистана. В подростковом возрасте он уже достиг такой славы, что cаманидский правитель Бухары пригласил к себе этого талантливого певца и музыканта. Правящий позже эмир Наср II (914–943) сделал Рудаки своим придворным поэтом, и они стали хорошими приятелями. Эмир очень обогатил его (при переезде в другой дом поэту потребовались две сотни верблюдов, чтобы перевезти все имущество). Рудаки отвечал правителю возвышенными и проникновенными панегириками в его честь, которые он исполнял на пирах и официальных мероприятиях. В этих стихах он избегал обычных громких фраз о доблестях правителя на войне и в любви, вместо этого воспевая активный интерес Насра к вопросам разума. Ни разу он не говорил о своем правителе как о человеке, выполняющем какую-либо религиозную роль в обществе
[626]. Несмотря на то, что на самом деле Рудаки выражал свою поддержку мусульманам-исмаилитам, его поэзия имеет исключительно светский характер
[627]. В одном куплете он высказал мнение, что «мой бог молитв не любит, он для любовной создал нас игры»
[628]. Он вызывал в воображении скорее древнеиранские и зороастрийские образы, чем мусульманские.
Когда Наср на несколько месяцев задержался в Герате (на территории современного Афганистана), именно Рудаки позвал его назад в Бухару. Он начал работу над поэмой, возвещающей о возвращении Насра в родной город, еще до того, как эмир согласился приехать:
«Мир тебе, навеки мир, о, Бухара!
Князь торопится к тебе, коня гоня,
Бухара – небесный свод, а месяц – князь,
Он восходит, красотою нас маня.
Бухара – цветущий сад, князь – кипарис,
Кипарис вернется в сад к исходу дня».
(Пер. Г. И. Алексеева.)
Услышав, как поэт исполняет эти строки, Наср незамедлительно отправился в Бухару.
Расцвету династии Саманидов во многом способствовал упадок Аббасидского халифата в те же годы. В 861 году один из тюркских рабов убил халифа аль-Мутаваккиля во время застолья. Это положило конец мутазилитской «инквизиции» в Багдаде. Но продолжались нападки на христиан и иудеев города: обе эти группы отныне должны были носить одеяния цвета меда, ездить только на ослах или мулах и вывешивать изображения дьявола на дверях своих домов
[629].
Халифы к этому времени полностью подчинились своему тюркскому войску – военачальники и простые воины стали требовательными. Часто происходили беспорядки, а в 869 году африканские рабы (зинджи) подняли восстание, разгромив несколько кварталов Багдада. Такие взрывы народного гнева стали происходить все чаще и чаще. Наконец, одной летней ночью 941 года во время грозы произошло неприятное событие: купол с зеленой черепицей, возвышающийся над дворцом аль-Мансура, – символ власти халифа и самый центр Багдада – рухнул
[630]. В эпоху, когда даже самые образованные люди обращались к астрологам за предсказаниями, значение этого драматического события было очевидным для всех.
Тем временем внезапный подъем, а затем и резкое падение династии Саффаридов в Хорасане истощили последние силы единственного потенциального соперника Саманидов в регионе – нишапурских наместников халифа. Ранее город получил от правителей Багдада разрешение править не только Хорасаном, но и большей частью Центральной Азии за Амударьей. Наступило благоприятное время для возвышения новой династии, которая могла бы эффективно делать то, на что больше не были способны правители в Нишапуре: обеспечить независимость региона от Багдада и необходимую для торговли стабильность, а также сдерживать тюркские племена, наступающие с востока.
