IX
Кризисные эпохи – время социальных революций, когда, как заметил А. Белинков, уничтожается историческое право и его место занимает естественное право, время хроноклазмов, общественного разброда и шатания, ослабления и упадка различных социальных слоёв и структур – всегда раздолье для К-структур. А если учесть, что в последние почти полтора века, с 1870-х годов на относительно бескризисное время приходится лишь послевоенный отрезок (1945–1968/73 гг.), и то заполненный «холодной войной», становится ясно, что период именно конца XIX–XX вв. должен был стать пиком в развитии К-структур, их мощи, подарить им массу возможностей, многие из которых им удалось реализовать. О том, как на развитие К-структур в этот период повлияло системное, регулярное развитие капитализма, потребовавшее подъёма «теневого мира», политико-экономических К-структур, уже сказано выше, здесь добавлю только одно. В течение XX в., и чем ближе к концу, тем интенсивнее, в политике становилось всё больше выходцев из спецслужб. Это так не только для периферийных обществ, но и для ядра и его анклавов; пример – США и Израиль. Но у подъёма К-структур был ещё один источник – не системный, а кризисный, чисто исторический.
Впрочем, строго говоря, не только последние 120–150 лет были кризисными, военно-революционными. Капитализм как система – это перманентная революция, война, перманентный кризис и его преодоление. Здесь необходимо отметить одну особенность капитализма, мимо которой проходят исследователи, перенося на капитализм общую логику функционирования других социальных систем. То, что было внешними элементами оппозиции в иных системах, капитализм превратил в свои внутренние противоречия и сделал мотором внутреннего развития, обеспечив таким образом неслыханную динамику. Так, были сняты, точнее – интериоризированы противоречия между производством и обменом (производственные отношения при капитализме – это обмен живого труда на овеществлённый); между логикой и историей в социальном развитии; между экономической и политической гегемонией; между формационностью и цивилизационностью; между – и это самое важное для нас в данном контексте – эволюцией и революцией
[34].
Для динамики капитализма дихотомия «эволюция – революция», по сути, почти иррелевантна. Капитализм как процесс – это непрекращающиеся революции в различных сферах, революция как системное качество. Это создавало настолько сложные задачи управления социальным пространством и социальным временем, что одна лишь публичная сфера и её институты объективно не могли их решить и по мере развития капсистемы справлялись с этим всё хуже. Если к этому добавить острую социальную борьбу внутри отдельных государств между классами и между государствами за гегемонию на мировом рынке, то становится ясно: капитализм – это по определению время К-структур; только единство этих структур и публичных (и борьба между ними), двойная масса «света и тени» могли обеспечить нормальное развитие капсистемы. Тот факт, что в XX в. тень перестала знать своё место и перешла в наступление, которое тем более результативно, что по объективным причинам в прошлое уходят нация-государство, гражданское общество, формальная демократия, политика, публичный человек, свидетельствует о следующем: капсистема близится к своему финалу, а эти фазы – всегда праздник истории К-структур, их сатурналии.
Итак, военно-революционные эпохи суть эпохи многочисленных возможностей, «котлы возможностей», когда связи между причинами и следствиями носят нелинейный, «искривленный» или пунктирный характер. И когда субъектное действие или просто событие может, по сути, изменить или деформировать историю. В таких условиях необходимость как бы дает свободе воли передышку и время порезвиться (что в целом не отменяет ни социальных циклов, ни логики социального развития), быстро меняются ориентации личностей и фракций, быстро возникают и столь же быстро распадаются политические группы, оппоненты быстро перехватывают друг у друга аргументацию и программы (как говаривал Ленин, надо уметь и украсть, когда нужно), надевают несвойственные себе идейные наряды. Вот в такой-то кутерьме рождаются новые эпохи, которые приходят (сначала) в виде Истины Слова, открываясь не многим и не сразу и отсекая, подобно социальной бритве Оккама, все исторически лишнее, а затем опять вводят человека в мир более жестких, социально-аскетичных причинно-следственных связей.
А акушерами с бритвой, скрывающимися за массами, как правило, выступают К-структуры, играя роль матриц новой системы. Новые системы как бы наращиваются на нового субъекта, он разрастается ими. Причём сначала этот новый субъект может быть даже индивидом. «В период между 200 и 400 гг. н. э., – пишет Р. Браун, автор одной из интереснейших книг о конце Античности, – люди Средиземноморья пришли к принятию (с энтузиазмом) того, что божественнаясила не столько является простым смертным прямо или посредством давно установленных институтов, сколько представлена на земле ограниченным числом исключительных человеческих существ (human agents). Эти существа уполномочены нести ее (божественную силу. – А. Ф.), распространяя среди последователей с помощью разума или того сверхъестественного, которое было их личным качеством… Отсюда важность этого периода, подъема христианской церкви. Христианская церковь выступала как импресарио более крупных изменений… Радикально новые и устойчивые институты вырастали вокруг людей, в которых, считалось, божественное величие существовало как необратимое»
[35](подч. мной. – А. Ф.).
Можно привести пример из более близкой, причём русской истории. В. И. Ленин был системообразующим субъектом, вокруг которого сложилась сначала К-структура, она же – политическая партия особого типа, эдакий двуликий Янус (показательно, что Ленин постоянно подчёркивал: только сочетание легальной и нелегальной деятельности приносит успех). Вокруг Ленина сформировалась новая система – «партия нового типа», из мутаций и трансформаций которой впоследствии вырос коммунистический порядок. Во время революции Ленин и Партия были равновесны – и почти тождественны.
Партия и Ленин —
близнецы-братья —
Кто более
матери-истории ценен?
Мы говорим Ленин,
подразумеваем
партия,
Мы говорим
партия,
подразумеваем – Ленин.
В этих строках четко зафиксировано не просто и не только тождество, но и относительное равновесие «исторических гирек» под названием «Ленин» и «Партия». То же можно сказать о Петре I (с его гвардией) и «остальной России». Ситуация субъектно-системного равновесия вообще характерна для эпох революций и смут.
Если говорить о нашей истории в XX в., то Сталин, движимый логикой русской системности и русской власти, помимо прочего, должен был покончить с фазой субъектного взрыва русской истории. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что он был последним субъектом этой фазы, уничтожавшим, отменявшим ее и тем самым упрочивавшим новую систему. Сталин закрыл Крышкой Истории котел исторических возможностей, и персонификатору этого котла – ленинской партии – пришла «крышка», kaput. Но последним, по иронии истории, под крышку угодил сам Иосиф Первый (и последний). Устранение его «хрущёвцами» (название условно) означало окончательный финал субъектной фазы. Теперь были возможны лишь отголоски субъектности в фарсовом виде «волюнтаризма», впрочем, тоже вскоре заглушенные в эпоху (и эпохой) безбрежного реализма брежневского «реального социализма», в позднезрелой и поздней стадиях коммунистического порядка. Но мы отвлеклись.
