– Каковы наши элиты в перспективе – скрытые или публичные? И к какой из известных моделей они бы тяготели типологически и организационно – англо-саксонской, китайской, немецкой?
– На этот вопрос вам сейчас едва ли кто ответит. По крайней мере, я не берусь.
– Любопытно, что Казань (или условно Поволжский регион), начиная примерно с XV века, служил кадровым резервом для Российского государства. Можно называть фамилии, постепенно составившие конкуренцию управляющей корпорации Рюриковичей в условиях поглощения евразийского пространства молодым русским государством. Сегодня всерьез обсуждается реинтеграция бывшего СССР. Напрашиваются параллели… Кстати, сегодня в Москве тоже есть выходцы из Казани – министр связи, заместитель мэра…
– Действительно, российская властная элита была этнически многослойной. В XV–XVI веках ее пополнили представители тюркоязычной знати, в XVI веке к ним добавились Гедиминовичи – выходцы из Литвы; в XVIII веке начался наплыв немцев, которые, как и предыдущие «пришельцы» крестились и русели, привнося, тем не менее, какие-то свои практики. Важно, что все эти группы работали на имперское единство; причем нередко большими имперцами были представители нерусских этносов.
– Андрей Ильич, что скажете о борьбе современных нам российских влиятельных групп во власти? По каким правилам она идет?
– Для того, чтобы квалифицированно комментировать подобные вещи, необходимо обладать инсайдерской информацией. Я ею не располагаю в полной мере.
– Находятся люди, пытающиеся оперировать подобной информацией. В выходящей книге представителя либерального лагеря Михаила Зыгаря «Вся королевская рать», которая претендует на периодизацию путинского правления, президент России последовательно сравнивается с Ричардом Львиное Сердце, Сулейманом Великолепным, Лжедмитрием (это пожалуй остроумнее всего)… Сегодня, по мнению автора книги, наступил период Иоанна Грозного… Неужелилиберальный оракул прорек стране перспективу новой опричнины? Что думаете, может, настала пора?
– Я думаю, что аналогии, которые Зыгарь приводит в своей книге, носят настолько внешний и произвольный характер, что едва ли стоит их всерьез обсуждать.
– Но вопрос больше касался условной «опричнины», как возможной реакции власти на внутренние вызовы?
– Если говорить об опричнине, то, в узком смысле, она неповторима. Она была характерна только для второй половины XVI века. Но если под «опричниной» иметь в виду роль чрезвычайных комиссий, то это другое дело. В России в силу специфики автосубъектной власти, будь то самодержавие или советский коммунизм, институты никогда не были сильными. В спокойные периоды это, как правило, не создавало проблем – социальная инерция, огромные размеры страны, на которых пространство плавно перетекало во время или обменивалось на него, наконец, «ручное управление» решали задачи. Однако на переломах этого становилось недостаточно, и тогда власть создавала чрезвычайные комиссии (ЧК) – опричнина, гвардия Петра I. Даже отмену крепостного состояния готовила пусть «бархатная», но ЧК – «Редакционные комиссии». Сталин свою опричнину не создал, но он активно использовал опричный принцип, делая ставки на разные организации и группы в советской верхушке.
Согласно теории систем, эволюция крупных сложных систем необратима. История Большой Системы «Россия» показывает, что на крутых поворотах здесь всегда требуются чрезвычайные комиссии, так сказать «неоопричнины». Без такой неоопричнины, уверен, сегодня невозможно победить коррупцию – разумеется, если речь идет о реальной борьбе, а не о специфической форме кланового передела власти и собственности. И чем больше будет обостряться внешняя ситуация, тем больше будет потребность в новой опричнине. Разумеется, эта опричнина должна будет работать на страну в целом, на государство, иначе она быстро выродится во властную ОПГ.
– Какую форму она примет?
– Конечно же, это не будет всадник с собачьей головой и метлой. Возможно, она придет в виде молодого человека с кейсом, в котором будет лежать планшет. Трудно сказать. Но совершенно понятно, что в условиях чрезвычайного XXI века без чрезвычайной комиссии Россия вряд ли решит свои проблемы.
– Андрей Ильич, классифицируя русскую историю, вы выделяете повторяющиеся периоды смут, чрезвычайщины, устойчивого развития… В какой точке сегодня находится ситуация?
– Как заметил Ю. Трифонов, трудно понять время, когда ты внутри него. Правда, наша ситуация облегчается тем, что наше время разорвано и можно попытаться «пролезть в дыру» и взглянуть на мир и на собственную историю, как это делает изображенный на средневековой миниатюре монах, пробивший головой небесный свод. Есть и еще одно преимущество нашего времени. О таких периодах истории хорошо сказала Н. Мандельштам в «Книге второй»: «…в период брожения и распада смысл недавнего прошлого неожиданно проясняется, потому что еще нет равнодушия будущего, но уже рухнула аргументация вчерашнего дня и ложь резко отличается от правды. Надо подводить итоги, когда эпоха, созревавшая в недрах прошлого и не имеющая будущего, полностью исчерпана, а новая еще не началась».
Сегодня мы – Россия – и мир в целом находимся в такой промежуточной ситуации «уже-не-старого-но-еще-не-нового». В этом есть свои плюсы и свои минусы. Что касается России, то смутное время горбачевщины и ельцинщины вроде бы завершилось. Но не имеем ли мы дело с временно законсервированной, подмороженной смутой? Выход из смуты – на основе чего-то нового, мы же до сих пор проедаем советское наследство, живем на его фундаменте.
В советской песне о пограничниках пелось: «Тихо на границе, но не верьте этой тишине». Вот мне и не верится в нынешнюю тишину – «будто то ли что-то гремит, то ли что-то стучит… будто пахнет ветер то ли дымом с пожаров, то ли порохом с разрывов» (А. Гайдар). Что-то есть предгрозовое в нынешней ситуации. И чтобы справиться с грозой, нужно нечто вроде опричнины, пользующейся широкой народной поддержкой.
– Насколько качественно отвечает моменту существующая сегодня в России власть и люди, ее представляющие?
– Что касается людей во власти, то для ответа надо их знать – у меня таких контактов нет. Если же говорить о правящем слое в целом (разумеется, если он составляет целое, в чем есть сомнение), то в его политике есть серьезное противоречие между внешним и внутренним курсами. Во внешней политике идет восстановление суверенитета, в ходе которого мы, правда, видим и совпадение государственных интересов с интересами некоторых наших монополий, но тем не менее, начали собирать свои пяди и крохи, то есть идет нечто похожее на внешнеполитическое наступление. В то же время продолжаются неолиберальные экономические реформы, рушащие не только экономику, но здравоохранение, образование, науку – то есть социальную жизнь как таковую, наше будущее и одновременно тыл нашего внешнеполитического наступления. Если оно затеяно всерьез, если это не авантюра, то надо думать о тыле. В противном случае рано или поздно наступательный пыл иссякнет, и противник нанесет удар именно по тылам и в стык между ними и «фронтом». И не спасут в этом случае никакие фронты – ни народные, ни объединенные.
