Перкинс прав, подчёркивая, что корпоратократия – не заговорщики в узком, «случайном» смысле слова, а слой мировой верхушки, работающий на расширение и укрепление системы «глобальной империи», используя в основном тайные методы и средства, действуя главным образом с помощью тайных пружин и рычагов. Собственно, заговор и есть система, серьёзная конспирология и занимается заговорами как системами. Разумеется, есть заговоры и заговоры. Например, банановая республика: сегодня, трое спрыгнув с ветки, захватывают власть. А назавтра трое других «прыгунов» прогоняют их пинками под зад. Это – заговор? Формально, в узком смысле – да. Но он не представляет никакого интереса для конспирологии как дисциплины, как научной программы. Ясно, что серьёзный, системный конспирологический интерес могут вызвать тайные действия не любых ограниченных по численности групп, а таких, которые обладают значительными материальными, властными и информационными ресурсами и которые поэтому могут оказывать долгосрочное влияние на события в страновом, макрорегиональном или даже мировом масштабе. И которые, естественно, ставят такие задачи.
Например, Коминтерн в 1920–1930-е годы – «Штаб мировой революции» и в то же время средство советской внешней политики. Его тайная деятельность в мире – Заговор, конспирология мирового уровня? Безусловно. Однако в научных исследованиях это проходит по линии истории мирового коммунистического движения и международных отношений. А вот попытки проанализировать тайную деятельность Капинтерна (Фининтерна) по реализации политико-экономического и культурно-информационного господства мировой буржуазии, мирового истеблишмента или отдельных её (его) сегментов почему-то сразу же сталкиваются с обвинениями в «конспирологическом уклоне», что лишний раз свидетельствует, во-первых, о верном направлении исследований («а вот тут у них логово», как говаривал Глеб Жеглов), во-вторых, о конспирологии как о «негативно-классовой», объективно антисистемной по интенции и устремлениям сфере интеллектуальной деятельности, как о сфере дешифровки социальных кодов.
Корпоратократия Перкинса – это на самом деле заговор, но только не в примитивном смысле слова. О том, что это глобальный системный заговор как процесс, красноречиво свидетельствуют разъяснения, которые неопытный ещё экономический киллер Перкинс получил от своей наставницы Клодин. «Мы маленький эксклюзивный клуб, – сказала она. – Нам платят, и хорошоплатят, за то, что мы обманным путём уводим из разных стран мира миллиарды долларов. Значительная часть твоей работы – подталкивать лидеров разных стран мира к тому, чтобы они становились частью широкой сети по продвижению коммерческих интересов Соединённых Штатов. В конце концов, эти лидеры оказываются в долговой ловушке, которая и обеспечивает их лояльность. Мы можем использовать их, когда нам будет это необходимо, – для удовлетворения наших политических, экономических или военных нужд»
[5]. Что это, если не заговор?
Конспирологический аспект политэкономии капитализма, истории международных отношений и любых других дисциплин объективно вскрывает такие формы деятельности, которые хозяева современного мира предпочли бы держать в секрете – по «принципу Гэндальфа» («keep it safe and keep it secret»), а следовательно, сама конспирология – это информационное (научное) поле борьбы, и во многом именно поэтому ей отказывают в праве на существование, стремятся дискредитировать в принципе, в том числе и ложной (или контр-) конспирологией, – на войне как на войне.
Конечно, согласно обычным представлениям заговор не ассоциируется с чем-то очень масштабным и длительным, по крайней мере по сравнению и на фоне истории как стихии широкомасштабных массовых процессов, как поля действия крупных структур. На самом деле это не так – пример Коминтерна (и не он один) тому подтверждение. В этом плане интересен и показателен заочный спор между двумя русскими – Александром Грибоедовым и Владимиром Ульяновым-Лениным.
В начале XIX в. автор «Горя от ума» заметил по поводу будущих декабристов: «Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России!». Грибоедов ясно даёт понять: заговор – не то средство, которое может изменить систему. Простой захват власти – сколько угодно, как это неоднократно происходило повсюду в мире, включая и Россию «эпохи дворцовых переворотов» (1725, 1730, 1740, 1762, 1801 гг.) плюс «генеральная репетиция» – стрелецкий бунт 1682 г. А вот кардинальное изменение хода истории страны или мира (великие революции, войны) – с'est ип реи trop, это слишком, не получится. Грибоедов оказался прав: у декабристов не получилось.
В начале XX в. Ленин, словно в ответ Грибоедову, произнёс не менее знаменитую русскую фразу: «Дайте нам организацию революционеров – и мы перевернём Россию». И оказался прав: у него получилось. Разумеется, ситуация начала XX в. в корне отличалась от таковой XIX в. – русское общество было иным, социальные противоречия были намного глубже и острее, шла война, в свержении царского правительства и ликвидации самодержавия были заинтересованы многие силы как в русской, так и в мировой верхушке. Всё так. Но для нас в данном случае важно другое – зафиксировать заговор как регулярный политикоэкономический феномен, как норму, но норму скрытую, которую стремятся всеми силами замолчать, «не заметить» или, на худой конец, представить в качестве некоего отклонения. Из исторического процесса, который есть единство явного и тайного, последнее изгоняется, стирается, и уже сам анализ этого стирания – его причин, механизма, агентов и последствий – может порой объяснить намного больше, чем исследование явного. Ещё лучше – комбинация первого и второго.
Само по себе количественное измерение заговора (с одной стороны – небольшая, пусть весьма влиятельная и обладающая мощными ресурсами группа, с другой – группа, общество или даже весь мир) на самом деле ничего не говорит и не может служить антиконспирологическим аргументом: мир – понятие не количественное, а качественное, любил говорить Эйнштейн. Разве кучка вооружённых конкистадоров была слабее многотысячной армии ацтеков? А ведь она изменила весь ход истории доколумбовой Америки. Можно привести немало других похожих примеров. Значит, дело не в количестве и массе, а в качестве – читайте Кругмана и многих других, изучайте историю – вообще и крупных организаций в частности, например, христианской церкви (раздолье для конспирологов; сам генезис христианства, христианская революция – это по сути конспирологическая, крипто-историческая и крипто-кратологическая проблема).
II
Неявный, тайный аспект, аспект заговора как системы постоянно присутствует в истории, проявляясь по-разному в различных обществах и в различные эпохи. Например, в «докапиталистических» обществах, особенно в Азии, Африке и доколумбовой Америке, тайна была имманентной характеристикой власти, но эта тайна была на виду, очевидной. Люди знали о тайной власти и о тайне власти, саму власть воспринимали во многом как нечто таинственное. В данных случаях в заговоре как системе, как особом феномене в конспирологии, строго говоря, особой нужды не было. Разумеется, это не означает отсутствия заговоров и тайной борьбы в этих обществах.
