Веничке и его компаньонам зарубежные банки были доступны. Там хранились оборотные средства фирмы и совсем не малые личные сбережения. Налоги с них, естественно, в казну не платились. Конечно, это не хорошо, не по закону, но как быть предпринимателю, когда в стране во всех сферах жизни творится беззаконие. Если платить все налоги, то останется только закрыть лавочку. Видно, не зря русские классики тридцатых годов вложили в уста незабвенного Остапа Бендера фразу: «Все крупные состояния нажиты нечестным путем». Что поделаешь, против классики не попрешь!
Кстати, у современных российских миллионеров те же проблемы, что и у Александра Ивановича Корейко из того же романа. Быть легальным миллионером опасно. С одной стороны, рэкетиры и вымогатели разных сортов, с другой – родное государство, но в той же роли. Много трудностей приходится преодолевать, чтобы пользоваться собственными деньгами. Но главная проблема – это, конечно, семья. Многие его коллеги по миллионерскому цеху семьи свои давно уже за границу вывезли: в Израиль, в Грецию, Германию, Италию, на Кипр и Мальту. Да мало ли еще куда. Вот и он с год назад обзавелся прелестным коттеджем на Кипре, но семья пока с ним. Теперь этот вопрос придется решать, что называется, не взирая на лица. Точнее, на одно лицо, лицо жены. Скучно, видите ли, ей там одной с ребенком. Зато здесь обхохочешься, если пристрелят либо, не дай Бог, ребенка украдут. Вот и позавидуешь тем, у кого миллионов нет. Живут себе спокойненько, делают то, что им хочется, и жизнью наслаждаются, как, например, Витька Брагин. Надо бы позвонить ему. Тогда, весной, на банкете по случаю десятилетия окончания вуза он фразу произнес запоминающуюся, что-то вроде: «Я знаю, с чего началась история». Если бы кто другой сказал что-нибудь подобное, можно было бы и не обращать внимания. Мало ли, кто чего скажет в не слишком трезвой кампании. Но не пил Брагин. Никогда не пил, впрочем, как и он сам. Между собой они шутили: «Молодое поколение выбирает пепси!» По наблюдениям Вениамина большинство успешных молодых людей алкоголем совсем не баловалось. Наверное, в противовес старшему поколению, для которого выпивка с друзьями была и оставалась чуть ли не единственной формой развлечения и общения одновременно. Так что, скорее всего, раскопал Витька что-то очень интересное.
«Позвонить Брагину» – эта мысль на фоне происходящих событий поначалу показалась дикой. В кабинете постоянно звонил телефон, шуршал бумагой факс, приглушенно бубнил телевизор, но в целом все было спокойно. Секретарша ни с кем не соединяла, значит, звонки были пустяковые. Персонал знал, что делать. Настоящие профессионалы, хоть и сплошь молодежь, выпускники ведущих учебных заведений страны. Большинство из них, как и он, изменили своей профессии. Потом, возможно, еще пожалеют. Но сейчас довольны, преуспевают. Никто из них не работает в фирме больше трех-пяти лет. Набравшись опыта, эти тоже уйдут, чтобы начать свое дело, пока такое возможно. Ну и пусть тренируются, а он может позволить себе делать то, что ему хочется. На то он и хозяин.
С этой мыслью Вениамин взялся за телефонную трубку и почти сразу услышал голос Брагина, идущий, будто из глубокого колодца. Телефоны в историческом музее, похоже, сами были экспонатами.
– Привет, старик! – начал Вениамин, – ну что, наш книжный червь грызет от скуки гранит неведомой науки?
– Ладно, не балагурь, говори, чего надо. Я работаю, – суховато отозвался Виктор.
– Надо поговорить за жизнь.
– Поговорить за жизнь всегда готов. Приезжай. Жду. Дорогу знаешь. – Виктор, как всегда, был скуп на слова. Трепаться по телефону он не любил, не хотел и не умел. Другое дело – разговаривать, когда видишь лицо собеседника, понимаешь и чувствуешь его реакцию. Это нормальный разговор.
Приняв решение покинуть капитанский мостик после штормового предупреждения, Вениамин не чувствовал себя предателем интересов кампании. Дефолт случился. Все банки сегодня закрыты. Грозные валы начнут накатывать с разных сторон потом, когда возобновится движение денег. А сейчас затишье. Затишье перед бурей, когда можно и нужно спокойно осмыслить ситуацию. Для этого лучше всего отвлечься от дел.
Вениамин встал, подошел к шкафу, повесил туда пиджак и галстук, заменив их светлой, короткой курткой. Положил в карман тяжелый, только входивший в обиход мобильный телефон. Связь по нему пока была ненадежна. Для страховки оставив секретарше номер телефона, по которому его можно будет отыскать в случае необходимости, он спустился вниз и вышел на улицу. В центр он решил поехать на метро, которым не пользовался уже несколько лет. Гулять, так гулять.
В сумрачном и грязноватом вестибюле станции метро пришлось на несколько минут задержаться, чтобы разобраться, как брать билет. Пятачки советского времени давно уже вышли из обращения. Знакомых с детства автоматов для продажи жетонов тоже не было видно. В кассу стояла очередь. Встав в нее, Вениамин прочел написанный от руки плакат, объявлявший стоимость билета. «Ого! – изумился про себя Веня, – движемся на запад. Иначе и быть не может. Начал работать закон сообщающихся сосудов. Шлюзы открылись. Пошло выравнивание цен в болоте закрытой ранее железным занавесом советской экономики». Стены тоннеля эскалатора были сплошь завешаны яркими плакатами рекламы. Из-под них выглядывали потеки воды и ржавые пятна обвалившейся штукатурки. На перроне было полно бомжей. Метро – гордость Москвы – начинало выглядеть почти как в Париже, но там хоть поезда ходят бесшумно, а здесь грохот приближающегося поезда с непривычки бил по барабанным перепонкам не хуже танка.
Доехав до «Площади Дзержинского», ставшей теперь «Лубянкой», Вениамин вышел на площадь и огляделся по сторонам. Памятника Дзержинскому давно уже не было. Вправо от центра площади как-то робко выглядывал Соловецкий камень. Невысокого роста, он едва возвышался над давно не кошеной травой клумбы в центре площади, невольно подчеркивая главенствующее значение здания КГБ в ее архитектурном ансамбле.
Никольская же жила своей почти обычной жизнью. Как все-таки прочна народная память. Почти полсотни лет она официально именовалась улицей 25-го Октября, а люди продолжали звать ее Никольской. Кировскую – Мясницкой. Горького – Тверской. Каким бы хорошим человеком ни была Маша Порываева, но улица все равно, как была, так и осталась для москвичей Домниковской. Ничего с этим не поделаешь, да и делать ничего не надо, как не надо переделывать историю. Впрочем, историю переделывали и перекраивали почти во все времена. Его собственный институт, созданный под эгидой НКВД в далеком теперь уже 1930 году, тоже был не чужд этому процессу. Казалось бы, что общего между спецслужбами, историей и архивным делом? Оказывается – есть. Время было такое, когда и к истории, и к архивам надо было подходить, что называется, диалектически. Что-то подправить, что-то убрать, что-то хранить как зеницу ока. Для этого нужны специалисты, а их надо готовить и готовить так, чтобы они чувствовали свою сопричастность к великим целям и задачам советской власти. Да, было это. И чувство сопричастности, и чувство ответственности, и чувство гордости за свою страну. Только во время перестройки все это как-то рассосалось, растворилось, стало ненужным никому. Теперь каждый сам по себе. Делай, что хочешь, и сам себя защищай. Ну, а не справился, извини.
