И все же неспокойно было в этот день на Никольской. Многолюдно, но это для нее обычное дело. Улица торговая и деловая. Одна из старейших в Москве. Дорога к Кремлю. Когда-то здесь стояли боярские усадьбы. Потом город стал наступать на них, и знатные люди того времени перенесли свои поместья подальше от мирской суеты, освободив место купцам и науке. Да, науке. Именно здесь трудился основатель печатного дела на Руси Иван Федоров. Славяно-греко-латинская академия тоже начиналась на Никольской. А храм, именем которого назвалась улица. Его теперь и не видно почти за более поздними постройками. Хорошо, хоть не разрушили. Святое место, намоленное.
Думая обо всем этом, Вениамин шел по до боли знакомой улице мимо своего института, аптеки № 1, которую москвичи с дореволюционных времен продолжали называть Феррейн, мимо новых вывесок и магазинов, в сторону ГУМа. Постепенно он начал понимать, в чем заключалась необычность сегодняшнего вида улицы. Она пряталась в выражениях лиц, в жестикуляции, в поведении людей, стоявших в очередях у наглухо закрытых многочисленных здесь пунктов обмена валюты и банков. В одних очередях люди стояли молча, с горестными и растерянными лицами. В других – оживленно переговаривались. В третьих – явно назревали скандалы. Какое точное название: живая очередь! В целом, однако, напряженность не распространялась на всех. На улице было полно людей, которым дефолт не портил настроение.
Оставив ГУМ слева, Вениамин прошелся по граниту Красной площади и открыл дверь служебного входа в Исторический музей. Главный вход в него давно был закрыт по причине капитального ремонта, тянувшегося уже много лет и грозившего не закончиться никогда.
Дежуривший в крошечной прихожей милиционер прикрыл газетой кроссворд, над которым трудился, и строго посмотрел на Вениамина, деловым шагом направившегося к лестнице, однако, документов не спросил. Посторонние, видимо, здесь не появлялись вовсе.
Поплутав по темным лестницам, коридорам и залам музея, стараясь не испачкаться о горы строительного мусора и не встретив по дороге ни одной живой души, Вениамин добрался, наконец, до двери с надписью «Лаборатория». Постучал для приличия и, не дожидаясь ответа, вошел. Здесь царил относительный порядок. Ремонт не успел сюда войти, позволив хозяину или хозяевам лаборатории сохранить все в целости и сохранности. На столах стояли многочисленные приборы и компьютеры, в которых Вениамин узнал технику, используемую криминалистами для установления подлинности документов. В другой части лаборатории стояли большие застекленные шкафы, в которых эти самые документы, наверное, и хранились. Откуда-то из-за шкафа появилась внушительная фигура Виктора. Он был в белом, по-настоящему чистом халате, и, чтобы выглядеть доктором, ему не хватало только шапочки и стетоскопа.
– Привет, старик! – протягивая руку, заговорил Виктор, – что это вдруг, бизнесмен и не при деле?
– Так ведь дефолт, – неожиданно для себя смущаясь, ответил Вениамин, – можно только ждать и надеяться.
– Ну, тебя, твою фирму, твоих компаньонов дефолт не коснется, впрочем, так же, как и меня. Мы с тобой живем в другом измерении, можно сказать, существуем на деньги Запада. Ты покупаешь и продаешь на их деньги, а я на свои исследования получаю средства в виде грантов от различных зарубежных научных организаций. И то и другое в наше время вполне законно. Так что, расслабься, снимай куртку, я тебя чаем напою, – уверенно произнес Виктор.
Друзья уселись за стол, на котором уже пыхтел электрический чайник. Виктор достал откуда-то сахар, печенье, батон и увесистый кусок вареной колбасы. Давно, очень давно не приходилось Вениамину угощаться в таких условиях. В отсутствии жены, уже третий месяц отдыхавшей с сыном на Канарах, он обычно что-то перехватывал дома утром, а потом обедал и ужинал в ресторанах. Частенько обед ему приносила секретарша прямо в кабинет. Но, чтобы вот так, на газетке, и не припоминалось. Впрочем, в этом что-то было. Колбаса и хлеб после всех ресторанных изысков показались изумительно вкусными. Даже подумалось, что в советской скудности рациона была своя прелесть. Достанешь кусок ветчины или баночку икры, или курицу, и уже праздник. А когда каждый день на столе все, что душе угодно, то она, та же вроде самая душа, уже ничему и не радуется.
Делиться этими своими соображениями с Виктором Вениамин однако не стал, а, утолив первый голод, произнес:
– Ну, насчет законности, может, ты и прав, но, что это неправильно, я уверен. В независимой стране все должны вести торговлю в национальной валюте. Науку, опять же в суверенном государстве, должны оплачивать свои налогоплательщики, а не зарубежные. Может быть, даже науку надо было бы поставить на первый план. На кого работаете, господа ученые. Так что гранты твои, это поцелуй Иуды. Вот как мне это дело представляется.
– Ладно, спорить не буду, – неожиданно легко согласился Виктор, – не все благополучно в нашем королевстве. Только вот одно мне скажи, что ты лично имеешь против Иуды, и что ты о нем знаешь?
– Лично против него я ничего не имею. А знаю то же, что и все. Иуда – символ предательства, и тебе самому это достаточно хорошо известно.
– Соглашусь, что общеизвестно. Но у меня по поводу Иуды совершенно иное мнение. Можно сказать, противоположное. Правда, к дефолту эта история отношения не имеет, но, если хочешь, расскажу свою версию.
– Валяй. Хочется услышать что-нибудь новенькое.
– Ну, что же. Давай перенесемся на пару тысяч лет назад. Римская империя в расцвете. Все Средиземноморье в ее власти. Иудея – один из многих протекторатов империи. В Иерусалиме сидит римский наместник, небезызвестный Понтий Пилат, с небольшим войском. В Иудее подконтрольное ему самоуправление. Но согласия между наместником и местными властями нет. Между ними идут постоянные трения, хотя в целом местная администрация лояльна к Риму, и обе стороны равно заинтересованы в мире и спокойствии в регионе по принципу «не буди лихо, пока оно тихо». И вот в Иерусалиме появляется человек, называющий себя Иисусом, к которому тянутся люди, собираются в толпы, вслушиваются в каждое сказанное им слово.
Даже в то наивное время, чтобы тебя слушали, надо было уметь хорошо говорить. Одним божьим даром здесь не обойдешься. Ораторскому искусству надо было учиться. Иисус был образованным человеком. Сам этот факт говорит о том, что он происходил из знатной семьи. По некоторым данным он чуть ли не половину жизни провел в Индии. Там он мог, по-своему восприняв идею реинкарнации, трансформировать ее в идею воскрешения и вознесения.
Проповедуя, он говорит о любви к ближнему, о добродетели, о том, что все люди братья, о царствии небесном. Нет в его словах ничего крамольного, кроме одного, чего не может не замечать иудейский Священный синедрион, – угрозы вере, своей вере. В его власти только церковное наказание. В том числе и весьма суровое – побитие камнями, но он просит римского прокуратора помочь избавиться от нового проповедника. Их в Иудее много, но этот самый опасный. Он творит чудеса, люди идут за ним.
Но избавиться от Иисуса уже не просто. Он постоянно окружен своими учениками и последователями, просто внимающими ему людьми. Применить силу, значит, возбудить гнев народный, а там, глядишь, и до Рима слух дойдет, тогда всем не поздоровится. Нет, надо выходить из положения по возможности без шума. Лучше всего, если бы он просто ушел из Иерусалима и проповедовал бы где-нибудь в другом месте.
