Карен попробовала предупредить ее взглядом, но Майра не обратила на нее внимания.
– Но ведь ты сам перед этим сказал, что у тебя, кажется, все закончено.
– Может, да, а может, нет. Только вам обеим это не понравится, а мне бы не хотелось видеть вашу реакцию, пока я сам не разберусь, что к чему.
– Он прав, – заметила Карен. – По-моему, нам не стоит вмешиваться.
– А вот и нет. Мы вовсе не собираемся высказывать свое мнение, – не унималась Майра, – пока не решим, что все закончено. Мы не переломимся, если оставим свои суждения при себе.
Барни рассмеялся, встал и принялся шагать взад и вперед.
– Бред какой-то. Неужели ты сможешь утаить свои ощущения? Вот моя жена навряд ли. У нее все на лице написано, даже когда она помалкивает. Дело в том, что ей, если честно, никогда не нравилось то, что я делал. Ей плевать на мою работу.
– Это неправда. Мне совсем не плевать, просто ты всегда изгонял меня из мастерской, как и из своей жизни. Так чего же ты хочешь? Я толком не видела ни одной твоей работы, кроме разве что Венеры, и то бог весть когда. Так что я вряд ли могу судить о том, на что мне не разрешали смотреть.
– Ладно. Идем, сейчас посмотришь.
– Не беспокойся. Только не сейчас. Не надо было ничего говорить, чтобы тебя не расстраивать.
– Но я и правда хочу, чтобы ты посмотрела, – сказал он, хватая Карен за руку и увлекая ее за собой в подвал. – И ты, Майра. Сейчас все дружно и полюбуемся. Ну же!
– Только не сейчас, Барни, – взмолилась Карен. – Ты злишься на меня и на бог весть что еще. Я посмотрю, когда ты решишь, что закончил работу, и когда у тебя будет хорошее настроение.
– Ни о каком хорошем настроении больше не может быть и речи. И у работы не будет конца. Так что идемте – скажете, что вы думаете об этом, вы обе. Да что опять случилось?
Карен снова почувствовала – и прижала свободную руку к животу.
– Ничего, просто спазм. – Заметив, как помрачнело его лицо, она собралась с духом и направилась следом за ним в подвал. – Все хорошо, я с большим удовольствием посмотрю твою работу.
Он быстро открыл дверь в подвал. Она понимала – ему действительно хотелось, чтобы они обе увидели все прямо сейчас. Так почему бы и нет? Разве можно все время творить так, чтобы никто не знал, чем ты занимаешься и что переживаешь? Хотя Карен знала, что с годами Барни избавился от дилетантской потребности показывать незаконченные работы, чтобы услышать в свой адрес одобрение или совет и знать наверное, что другим нравится, прежде чем продолжать творить дальше; он тем не менее любил обсуждать этапы своей работы, пояснять, чем он, собственно, занимается, и опробовать свои замыслы на стороннем зрителе, при том что его совершенно не беспокоило, понимает ли их зритель или нет, нравится ли ему то, что он делает, или нет, – не беспокоило до тех пор, пока он не замечал ответную реакцию.
Последнее время он все свои переживания держал внутри себя, и это пугало. Так что сейчас ей следовало реагировать с крайней осторожностью. Времени высказывать откровенное критическое суждение не было. Пускай его критикуют другие – потом, а сейчас его нужно было всего лишь приободрить.
– Не так близко, – сказал Барни, открыв дверь в мастерскую и включив свет. – Это скульптурная группа, картина, – сперва ее нужно рассматривать в целом и только потом по частям.
Карен подождала, когда он установит две лампы по обе стороны от завешенной влажным покрывалом скульптуры, стоявшей на поворотном столе посреди мастерской. Хотя в подвале было прохладно и сухо, Барни покрылся испариной. Карен пожалела, что это случилось сегодня. Ей будет довольно сложно утаить отрицательную реакцию. Да и Майре, пожалуй, тоже. Малейший знак неодобрения мог задеть его за живое, а этого ей совсем не хотелось.
– Итак, запомните, как только сниму покрывало, главное – первое впечатление. То есть вы должны его составить себе, прежде чем начнете реагировать на отдельные части или взаимосвязь фигур между собой. Как будто сначала вы смотрите издали. Так вот, даже если вам не понравится главная тема – я имею в виду людей и то, чем они занимаются, постарайтесь отнестись к тому, что видите, без всякого предубеждения, попробуйте ощутить ритм всей композиции и угадать способ, каким я пытаюсь обозначить пустое пространство и форму…
– Хватит уже тянуть канитель, давай, наконец, поглядим, – прервала его Майра.
Она не привыкла прятать свои чувства. Понятно, он тянул канитель, потому что боялся. Карен охотно подождала бы, пока он выговорится, но Майра всегда относилась с нетерпением к чужим слабостям.
– Ну ладно. Вот. Называется «Жертвы»…
Когда Барни сорвал покрывало, Карен постаралась сделать все так, как он велел, – увидеть композицию в общем, уловить ритм линий и всего целого, но не успела. Перед нею распахнулись лики, искаженные мукой и ненавистью. Это была сцена разгула людей, набросившихся на испуганную женщину, низвергнутую ими с пьедестала. Те же из толпы, кому не удалось до нее добраться, бросались друг на дружку.
Когда она двинулась вокруг композиции, перед ее взором предстали другие лики. Более мелкие фигуры в сравнении с теми, что обычно лепил Барни, – около четверти человеческого роста: однорукий попрошайка, которого побивает человек с молотком, ребенок, растоптанный под ногами. И посреди всего этого – перепуганная, повернутая в гущу толпы женщина в одеждах, изодранных вцепившимися в нее руками, голова ее откинута назад, на устах застыл крик, потому что когтистая лапа хватает ее за грудь. Каждый персонаж совершает что-то зверски жестокое по отношению к ближнему.
Картина напомнила ей одну порнографическую фотографию, которую ей однажды показали: на ней были изображены мужчины и женщины, переплетенные в сексуальных позах и проделывающие что-то непонятное друг с другом, причем никто из них не обращал никакого внимания на того, кто использовал его или ее как сексуальный объект сверху, снизу или сбоку: руки, губы, половые органы – все сливалось в одну разнузданную цепочку. Карен поделилась тогда своим отвращением с Барни, а он в ответ только рассмеялся и сказал: по крайней мере, они слились в экстазе, а не отвернулись друг от друга. Когда же она возразила ему, заметив, что каждый из них пользуется и используется ближним, не заботясь о происходящем, при том что каждый же, думая только о собственном удовольствии, остается тем не менее в одиночестве, Барни ей ничего не ответил.
И вот он перенес форму и движение с той фотографии на свою скульптурную композицию, заменив сексуальную оргию на разгул жестокости. Карен силилась не выдать свое отвращение, но она почувствовала, что у нее внутри все сжалось так, что трудно было дышать.
– Прекрасно! – сказала Майра, обойдя скульптурную группу второй раз. – Ты ухватил самую суть человеческого вырождения и жестокости. Вся ненависть обрушилась на многострадальную женщину, которая попыталась возвыситься над человеческой природой, боясь стать плоть от плоти человечества. Но люди не желают оставить ее в покое. Они низвергают ее в толпу… и… лишают жизни.
