– Не надо, – шепнула Сейхан.
Пирс обнял ее, удивленно подумав, что Сейхан редко бывала с ним нежной и беззащитной. Она нравилась ему такой. Грей молчал, чувствуя, что слова сейчас не нужны, не время для долгих откровенных разговоров о будущем. Есть только настоящее, только сейчас.
Пусть будет только сейчас.
Там, где их тела касались друг друга, коже было теплее. Грей почувствовал, как его охватывает возбуждение. В следующее мгновение их губы встретились. Впрочем, стук в дверь прервал возможное продолжение. Объятия разомкнулись. Холодная вода падала между ними, словно разделяя еще сильнее.
– Грей! – позвал Ковальски.
Пирс прикрыл глаза.
– Прибил бы его…
– Нет уж, я сама, – проворчала Сейхан.
– Монк на проводе! Поторапливайтесь там! – донеслось из-за двери.
Грей шагнул из-под струй воды, но тут же вновь повернулся к Сейхан. Он вспомнил ее давнее предложение сбежать от «Сигмы» не оглядываясь и спросил:
– Ты, случайно, не видела здесь пожарной лестницы?
– Пожарной лестницы? – Сейхан отдернула занавеску и повернулась к Грею: – Раньше надо было думать. Теперь мы слишком увязли. Спроси меня как-нибудь в другой раз, кто знает…
Не прибавив ни слова, она поправила занавеску.
Вытираясь, Грей смотрел, как Сейхан нежится под горячей водой в клубах пара.
Он натянул пыльную одежду.
Нет, я его точно убью.
В комнате Пирс увидел на тумбочке спутниковый телефон, который оставил ему Ковальски, и взял трубку.
– Монк, ты?
– Как жизнь в пустыне?
Грей оглянулся на закрытую дверь ванной.
– Жарко. А как жизнь в Каире?
– Вот послушай, как у нас жизнь. – В трубке послышались звуки выстрелов. – НАМРУ окружили. Какой-то ненормальный решил, что болезнь завезли американцы и мы тут всей лабораторией виноваты в этом.
– Как обычно.
– Ну. Так что если у вас есть какие подвижки с лекарством, ты уж сообщи.
– Пока ничего нового. Бьемся головой о стену.
В трубке послышались отголоски взрывов.
– Бейтесь сильнее.
– Постараемся. – Грей заговорил тише: – Слушай, Монк, ты в порядке?
– Держим оборону. Однако хорошие новости о лекарстве пришлись бы очень кстати.
– Понял. Осторожней там.
– Не учи ученого, приятель.
Монк дал отбой.
Грей пошел к остальным, настроенный еще более решительно, чем обычно, но заметил, что пришло текстовое сообщение. Узнав номер отправителя, он вздохнул и открыл короткое письмо:
«Отцу хуже. Состояние стабильное. Позвони, как сможешь. Не срочно, но на всякий случай».
Грей с тихим стоном набрал номер телефона брата.
Где же эта пожарная лестница, когда так хочется сбежать?
Зазвучали длинные гудки, потом заговорил автоответчик. Грей дождался пронзительного сигнала.
– Привет, Кенни. Получил твое письмо. Перезвони мне или напиши, как у вас дела и могу ли я чем-нибудь помочь.
Он нажал на кнопку отбоя, раздосадованный, что не удалось поговорить с братом, и в то же время радуясь возможности еще немного отложить неизбежную беседу. На мгновение прикрыл глаза, стыдясь этой радости, и покачал головой.
Решаем задачи по мере поступления.
Эти слова постепенно превращались для него в заклинание.
Когда он вошел в соседнюю комнату, Дерек и Джейн одновременно подняли головы.
– Ну как? Что нового? – спросил Грей.
Джейн слегка подняла брови, всем видом выражая неуверенность.
– Кое-что… только не очень понятно.
14 часов 24 минуты
Действительно, не очень-то понятно…
Джейн пристально рассматривала разложенные на столе листы бумаги, сосредоточенно прикусив нижнюю губу. Дерек что-то листал на «Айпэде». Профессор Маккейб оставил зашифрованное послание, погиб, пытаясь его доставить. Вероятнее всего, он верил, что дочь сможет разгадать шифр. Для Джейн сама попытка разрешить загадку была неприятной; не понимая, что хотел сказать отец, она боялась оказаться недостойной его любви.
– Показывайте, – скомандовал Грей. – И рассказывайте.
Джейн кивнула.
Разве кто-то говорил, что искать решение нужно в одиночку?
Отец не раз поучал ее, что истинные открытия – результат работы многих людей. Хотя сам он редко следовал собственным убеждениям, особенно когда речь заходила о получении наград и премий. Имя профессора Маккейба всегда стояло первым в списке авторов любой научной работы.
Вздохнув, Джейн заговорила:
– Когда отец обвел в кружок ту бабочку на внутренней стене каменного сердца и написал рядом мое имя, он вполне мог просто вспомнить, как нравились мне бабочки, хотел ощутить со мной какую-то связь.
– Но ты думаешь, что есть и другое объяснение.
– Отец мог быть добрым, иногда щедрым человеком, но не сентиментальным.
– Нет, сентиментальным он не был, – подтвердил Дерек.
– Выходит, эти линии должны означать что-то более существенное, – заключил Грей.
– Я чуть голову не сломала, пытаясь сообразить, почему именно бабочки. Помните, я говорила, что египтяне часто изображали бабочек, видели в них символ преображения. Чаще всего рисовали бабочек вида Danaus chrysippus, тигровых данаид. Родина этих бабочек в долине Нила, и они же изображены в каменном сердце.
– Да, – вмешался Дерек. – Когда Джейн в первый раз произнесла название этих бабочек по-латыни, меня будто толкнули. Я вспомнил рисунки бабочек в письмах Ливингстона и показал их Джейн.
Рэнкин продемонстрировал Грею картинку на экране планшета.
– Здесь нарисованы гусеница и бабочка. – Пирс прищурился и прочел подпись под картинкой: – Danaus chrysippus.
Джейн задумчиво постучала пальцем по изображению.
– Это не тигровая данаида, рисунки на крылышках совсем другие. Отец наверняка знал, что я ни за что не перепутала бы эту бабочку с Danaus chrysippus.
Грей поднес экран чуть ближе.
– Видимо, это еще одна карта Ливингстона. Как тот египетский скарабей, который указывал на захороненную богиню.
– Да, еще одна карта, спрятанная в египетском рисунке, – кивнула Джейн.
– Но где она? – спросил Грей. – Ничего не вижу.
