– Но у тебя другое мнение.
– Когда мой отец заболел – и другие тоже, – они все испытывали яркие галлюцинации.
– Это не редкость при высокой температуре и энцефалите.
– Однако странно, что их видения были очень похожи. Им всем грезились обжигающие пески Египта.
– Возможно, причина в африканской жаре, в страхе перед болезнью. Сходство видений может объясняться силой самовнушения.
– Не исключено. Некоторые галлюцинации действительно выбивались из общего ряда.
– Тем более.
Рори вздохнул:
– Отец убеждал меня в другом.
– То есть?
– Мы подолгу разговаривали через Интернет. У него была собственная теория. Он считал, что микроорганизм способен схематично записывать память инфицированного человека и переносить эту схему следующей жертве, а потом проигрывать воспоминания во втором мозгу, стимулируя его клетки сходным образом.
– Но зачем? В чем эволюционное преимущество?
– Записываются только самые яркие, самые сильные воспоминания, особенно что-то страшное, что приводит мозг в возбуждение и, соответственно, кормит микроба. Перенося же яркие воспоминания в следующий мозг и повторяя схему на следующей жертве…
– …он быстро пробудит энергию в своей следующей кормушке. – Кэт кивнула. – Любопытно.
– Отец считал, что эти воспоминания возвращают во времена библейских казней.
– Как это?
– Он был уверен, что штамм микроба, которым отец заразился и который теперь заразил Сафию, произошел от микроорганизма, пышно расцветшего в Ниле и сделавшего его воду красной. Мол, микроб записал себе в память древние ужас и панику и теперь повторяет те ощущения снова и снова, будто эхо далекого прошлого.
– Но прошло столько времени…
– Быть может, для микроба время течет по-другому. Саймон Хартнелл анализировал этот микроорганизм и обнаружил, что тот практически бессмертен – способен впадать в спячку до следующей порции электрического питания. – Рори пожал плечами. – Сафия заговорила по-древнеегипетски, и мне вспомнился тот давний разговор.
Кэт раздумывала над услышанным. Человеческие воспоминания хранятся в гиппокампе, в лимбической системе головного мозга, но последние исследования показывают, что информация содержится там только кратковременно. Гиппокамп записывает воспоминания в виде электрических схем среди миллиардов синапсов, контактов между нейронами, и распределяет их для долговременного хранения по всей коре головного мозга.
Еще она вспомнила, как доктор Кану упоминала об уникальной биологической особенности архей – изменчивости, о том, что бактерии этого вида могли соединяться в длинные нити или провода. Могла ли сеть связанных друг с другом микробов записать схему раздражений в мозгу, особенно если импульсы были вызваны достаточно сильными воспоминаниями, и затем повторить эту схему?
Сафия безмолвно шевелила во сне губами.
Кэт вздрогнула, представив себе, что может происходить сейчас в ее голове.
Рори склонился к Сафии и шепнул ей на ухо:
– Khére, nim pe pu-ran?
– Что ты сказал? – нахмурилась Кэт.
– Спросил на коптском, как ее зовут.
– Зачем?..
Голос Сафии прозвучал тихо, словно донесся со дна глубокого колодца:
– Sabah pe pa-ran. Sabah.
Услышав ответ, Рори в испуге отскочил в сторону.
– Что?!
Он перевел взгляд на ноутбук, лежавший поверх мехового одеяла, снова посмотрел на Сафию.
– Она сказала, что ее зовут Саба.
– И что в этом такого?
– Как раз перед тем, как вы появились на станции, Сафия выяснила имя женщины, той мумии на троне, от которой потом и заразилась. Ее звали Саба.
Вот это и есть пример самовнушения!.. Просто если долго биться над загадкой, воспаленный мозг может ухватиться за соблазнительную информацию.
И все же…
Она пристально посмотрела на Рори:
– Как вы узнали ее имя?
– Нашли среди татуировок на теле.
Кэт протянула Рори диск с данными, который уже давно забрала у Сафии, и сказала, указывая на ноутбук:
– Держи, выясни еще что-нибудь.
Надо попробовать все.
Парень охотно взял диск и сел перед компьютером, скрестив под собой ноги.
Кэт повернулась к Сафии, мысленно приказывая ей продолжать борьбу, проверила ее температуру, сменила компрессы и заставила больную проглотить еще таблетку аспирина.
Рори у нее за спиной стучал по клавиатуре, что-то бормоча иногда раздраженно, иногда ошарашенно.
У входа в палатку послышался голос.
– Привет. – Говорил Джозеф, старший из троицы инуитов. – Кто-то идет. С гор спускаются огни.
Кэт встала, схватив пистолет.
Пора и мне приниматься за работу.
15 часов 58 минут
Sabah pe pa-ran.
В тысячный раз идет она сквозь обжигающие пески, мимо буйволиных остовов, мимо растерзанных тел птиц всех цветов и размеров, где даже падальщики рухнули, пресытившись.
Из деревни слева доносятся крики, плач, похоронные стенания.
И все же она упорно идет к кроваво-красной реке. Мимо проплывают тяжелые крокодилы, брюхом к солнцу. В тростниках запуталась лягушачья кожа. Вьются тучи мух, как морские волны за дельтой Нила.
Другие картины приходят, вытесняя это воспоминание.
Вот женщина прижимает к груди умирающего ребенка.
Это мой мальчик.
Вот девушка задыхается в невыносимом жару.
Это я.
Вот горбатую колдунью забивают камнями за святотатство.
Я чувствую, как мой череп трещит под ударами камней.
Картины сменяют одна другую. Снова и снова.
В ней словно живут сотни женщин того несчастного времени. И Саба, и все остальные, кто несет память о тех событиях. Все они готовились стать hemet netjer… рабой Бога. Они научились пить воду и давать ей струиться сквозь их тела, не выдавая собственных страхов, чтобы не загрязнить память горьких времен, сохранить ее для следующей женщины в ряду.
Носить в себе воспоминание – это проклятие.
Знать то, что знаем мы, – благословение.
И теперь я – другая.
Она выходит на топкий илистый берег и вглядывается в стену тьмы за рекой, туда, где заканчивается мир. Буря пожирает солнце, но не может насытиться. Вспыхивает молния, и град стучит по пескам копытами тысяч яростных скакунов. Так было в прошлом и может повториться в будущем.
