К счастью, ничего хрупкого. Прислали заказ из кукольной мастерской — новые глаза для Джека.
— Можешь идти. Хотя нет. Это — господин Мерит, Эйден Мерит, — представил маг лежащего. — С сегодняшнего дня он будет жить в этом доме, и ты должна выполнять все его указания так же, как и мои. Теперь иди.
Исчезла Эбигейл так быстро, словно и у нее имелся свой портал.
Маг подошел к испытуемому. Перво-наперво проверил показания прибора. Настройки немного сбились, но общая картина получилась достаточно четкой.
— Долго мне еще лежать? — подал голос молодой человек.
Оставляемая чернильной стрелкой линия резко ушла вверх по бумажной ленте…
— Сейчас отключу, — пообещал Дориан. — Потерпите немного.
Он скрутил ленту с данными и убрал во внутренний карман сюртука. Затем, один за другим, отсоединил электроды.
— Можете вставать. И простите за Эбигейл, ей недостает воспитания.
— Я заметил. — Эйден поднялся, размял затекшие члены. — Назвала меня безмозглым. Не сильно и ошиблась, верно?
Влажные карие глаза с розовыми от полопавшихся сосудов белками глядели серьезно и требовательно.
Маг отвернулся.
— Данные неточные, — прогудел он в бороду. — Работа измерителя была нарушена.
— К демонам ваш прибор, Лленас! Мне ли не знать, как я себя чувствую? Да и в зеркало смотрюсь иногда. Даже ваша служанка приняла меня за механическое чучелко… К слову, давно вы обзавелись прислугой?
— Эбигейл работает на меня по приговору суда, — признался Дориан, радуясь поводу сменить тему. — Это всего на три месяца. Неделя уже прошла.
— По приговору? — заинтересовался Эйден.
— Да. Проститутка из Освина.
— Мило, — хмыкнул молодой человек. — Продолжаете эпатировать высшее общество?
— Игнорировать — так точнее, — в свою очередь усмехнулся мэтр. — А Эбигейл для девицы ее профессии весьма чистоплотна, как я успел заметить, и готовит великолепный кофе.
— Не поверю, пока не попробую.
— Что ж, тогда прошу в гостиную. Или в библиотеку? Я приобрел несколько новых изданий, кое-что может вас заинтересовать.
— После, — покачал головой Мерит. — Я ведь задержусь у вас, так что успею. Сколько у меня времени?
— Достаточно, — уверенно ответил маг.
Для того чтобы прочитать пару книг — вполне хватит.
Эйден Мерит умер за минуту до своего рождения.
Акушерка, приняв измазанного кровью младенчика, вздохнула, взглянув в синюшное личико с приоткрытым беззубым ртом, смотала, понимая всю тщетность сего действа, туго обвившую шею ребенка пуповину и, отложив неподвижное тельце, вернулась к роженице — ту еще можно было спасти.
Но судьба решила иначе.
«Я так истово молился о чуде, — скажет Эйдену в день его одиннадцатилетия отец, — так желал, чтобы Творец возвратил мне тебя, что совсем позабыл о твоей несчастной матери».
Он никогда не был особо набожен, его отец, но в то, что наследник вернулся к жизни его молитвами, верил искренне. Как и в то, что виновен в смерти жены, обойдя ее в этих молитвах. И часть вины, осознанно или нет, переложил на сына.
Эйден не помнил мать. Но он и отца почти не помнил.
Чудесно воскресшего младенца отдали на попечение нянек и кормилиц. После появились учителя. Родитель регулярно справлялся о его успехах через слуг. Слал подарки, также со слугами, когда от его рабочего кабинета до комнаты Эйдена было лишь десять шагов по коридору.
Тот разговор в свой одиннадцатый день рождения юный Мерит запомнил не только из-за его содержания, но и потому, что это был едва ли не единственный случай, когда отец сказал ему больше привычных двух-трех слов…
«Твоя жизнь — величайшее чудо, — говорил он. — И прожить ее ты должен так, чтобы доказать, что чуда этого достоин».
Через неделю после этой беседы Мерит-старший заперся в своем кабинете, достал револьвер, сунул в рот ствол и спустил курок.
Записки он не оставил, но ходили упорные слухи о его связи с женой государственного прокурора, который, в свою очередь, готовился предъявить парламенту какие-то документы, компрометирующие депутата Мерита. Чуть ли не государственная измена. Тюрьма, конфискация имущества…
Получалось, отец единственным нашедшимся на тот момент способом сохранил для наследника имя и состояние.
А Эйден его подвел. Оказался недостоин чуда.
Расплата не заставила себя ждать…
Когда мэтр Дориан, извинившись, вернулся в лабораторию, гость оказался предоставлен самому себе. Но его это не расстроило. В доме мага он знал каждую комнату. Одну — особенно.
За три года в ней многое изменилось. Исчезли решетки с окон, появилась новая кровать вместо той, расшатанной, с выпотрошенным матрасом. Обои другие.
А картинки в уборной остались. Забавные.
И пол вряд ли меняли.
Мерит откинул край старого ковра.
Коснулся рукой бороздок на гладком дереве.
Кажется, тысячу лет назад. Или только вчера.
Кровь.
Боль.
Страх и ненависть…
— Ой!
Дверь распахнулась, чуть не ударив стоявшего на коленях мужчину по лбу.
Эйден поправил ковер и поднялся. Поглядел вприщур на остановившуюся в дверях девицу.
— Ну?
Кофе она в самом деле варила неплохой, но этого мало, чтобы простить вопиющую беспардонность, продемонстрированную при первой встрече.
— Простите, господин…
— Мерит.
— Да, господин Мерит. Но это — моя комната.
— Чушь. Это комната Дориана, как и все остальные в доме.
Служанка запнулась, не найдясь с ответом.
Правильно, пусть знает свое место.
Эйден ничего не имел против женщин подобного сорта в определенных обстоятельствах. Но в собственном доме? Дориан все же чудак.
Впрочем, эта умело притворялась скромной горничной. Девушка как девушка. Не урод, но и не красавица. Краснеет легко и тут же бледнеет, так что веснушки на скуластом лице кажутся темнее. Часто поправляет волосы, слишком густые и тяжелые, чтобы несколько шпилек могли их удержать. Прячет глаза под густыми длинными ресницами. А глаза у нее темные, цвета горького шоколада. И во взгляде проскальзывает горечь…
Да, не красавица. Но на такой тип непременно должны находиться любители. После ярких бабочек-однодневок и потасканных многоопытных шлюх — иллюзия чистоты и крепкое молодое тело.
Единственное, что в ней наводило на мысль о пороке, — большой рот и полные чувственные губы. Эйден представил, как она, выходя вечерами на улицу, красит их жирной коралловой помадой…
