Он гоготнул, довольный своей топорной шуткой, а шершавые пальцы скользнули вниз по шее девушки и забрались под растянутый ворот тюремного платья.
Эби не шевелилась.
— Гляди-ка, какая тихоня стала. Может, и поладим, да?
Девушка не ответила, и мужчина счел ее молчание знаком согласия. Ухмыльнулся.
— Ладно, так и быть, оставайся, — разрешил, словно Эби просила о чем-то. Отодвинулся от нее, с хрустом размял пальцы и заявил без обиняков: — Мэтт вряд ли когда вернется, не протянет весь срок — не с его здоровьем камень тесать. А я ему вроде как должен, вот и пригляжу за тобой. Только… отмойся, что ли. Воняет от тебя, что от швали подзаборной.
Он брезгливо сплюнул прямо на пол и, забрав со стола лампу, вышел из комнаты.
«Дожила, — подумала Эби с тоской. — Даже Лапа от меня нос воротит».
Не то чтобы ей хотелось обратного, совсем не хотелось, но обидно было от того, как повернулась жизнь…
Такой роскоши, как часы, у нее в комнате не имелось, а непрестанная боль растягивала каждую секунду, мешая ориентироваться во времени, но Эбигейл надеялась, что к тому моменту, как она решилась подняться с кровати, прошло не менее двух часов и Лапа уже крепко спит.
Подтянув ко рту ворот, девушка закусила его зубами и медленно села, не проронив ни звука, лишь слезы брызнули из глаз. Встала. Подошла к шкафу и аккуратно приоткрыла дверцу. Вещи брала на ощупь, не разбирая, и бросала на стол. После просто связала углы скатерти.
Добраться до тайника было сложнее. Пришлось сначала отодвинуть из угла сундук со старьем, а затем опуститься на пол, чтобы приподнять одну из досок… Но она справилась. Завернула деньги в платок и сунула в узелок с пожитками.
Прямо у двери отыскались туфли. Эби присела еще и за ними и долго стояла на четвереньках, переводя дух, прежде чем подняться.
Выждала еще немного, прислушиваясь к звукам старого дома, и с узлом в одной руке и туфлями в другой вышла в коридор.
По лестнице спускалась целую вечность. Узкие ступеньки скрипели, но не так громко, как рассохшиеся перила, которых девушка старалась даже не касаться. Ступала осторожно босыми ногами, чудом удерживая равновесие: шаг — вдох, шаг — выдох…
Но по-настоящему девушка вздохнула, когда уже оказалась на улице. Глянула с опаской на темные окна и зашагала скорее прочь: неважно куда, лишь бы подальше…
Она успела дойти до перекрестка и уже почти поверила в то, что ее нехитрый план удался, когда за спиной, знакомо взвизгнув петлями, хлопнула дверь лавки. Эби вздрогнула и, не оборачиваясь, пошла быстрее. Даже бежать пыталась, но острая боль тут же напомнила о том, что не стоит делать резких движений.
Тот, кто шел следом, зашелся гортанным булькающим смехом. Должно быть, его забавляли ее немощные потуги и утиная походка вперевалочку.
А затем смех резко стих, и цепкая лапа ухватила за шиворот.
— Сбежать надумала? — тряхнув девушку, прошипел ей на ухо преследователь. — Тварь неблагодарная!
— Пусти! — слабо пискнула Эби. — Пусти, а то закричу.
Услыхав ее нелепую угрозу, Март расхохотался: ночью в Освине кричать можно сколько угодно.
— Отпусти меня! — все же выкрикнула Эбигейл в отчаянии.
Ответом стала крепкая затрещина.
— Тебе, видать, не только ребра поломали, но и последние мозги отбили, — выговорил мужчина со злостью. — Я ж к тебе, дуре, по-хорошему… А тебе чего?
Последний вопрос был задан уже не ей.
Незнакомец, которому надвинутая на глаза широкополая шляпа ничуть не мешала ориентироваться в темноте, вышел из переулка и остановился в нескольких шагах от них. Длинный плащ скрывал его фигуру, но и ростом, и шириной плеч он значительно уступал державшему Эби громиле. Если она и питала какие-то надежды на то, что за нее вступятся, силы определенно были неравны.
— Проваливай подобру-поздорову, — рыкнул на чужака Лапа.
Тот не шевельнулся.
Склонил голову к плечу, словно присматривался, и проговорил медленно и бесстрастно:
— Отпустите девушку.
Голос у него был глухой, чуть хриплый и… знакомый…
Выронив узел с вещами, Эби прижала руку к груди, к тому месту, где сердце болезненно билось о ребра.
— Чего? — взревел Лапа.
Он хотел броситься на незнакомца, но, видно, его останавливала мысль, что тогда придется выпустить свою добычу.
— Отпустите девушку, — повторил нежданный защитник. И тут же, верно, поняв, что к его просьбе не прислушаются, спросил, обратившись к Эби: — Можно я его ударю?
Она сглотнула подступившие слезы и кивнула:
— Можно.
Этого Март уже не стерпел. Оттолкнул Эбигейл и кинулся разъяренным быком на чужака. Размахнулся, ударил, метя в лицо… и сам зашипел от боли, схватившись за покалеченную руку. А в следующую секунду, получив кулаком в живот, со стоном корчился на мостовой.
Держась за бок, с новой силой разболевшийся после тычка, Эби подошла к спасителю. Робко ткнула пальцем в грудь. Не встретив сопротивления, стянула вниз шарф, закрывавший подбородок и тонкогубый неподвижный рот. Но лишь когда сдвинула шляпу и увидела неестественно блестящие немигающие глаза, поверила, что все это не сон.
Джек, которого тут быть никак не могло, но который тем не менее тут был, достал из-под плаща что-то сухое и сморщенное на колючей веточке и сунул девушке в руку.
— Я тебя нашел. Пойдем домой.
Эби покачала головой:
— Дома нет. Но мы пойдем… куда-нибудь…
На те деньги, что она достала из тайничка, можно снять комнатку в трактире. На месяц хватит, если не столоваться, а только пожить…
— Убью! — проревел в спину поднявшийся на ноги Лапа. — Обоих убью.
Только с мысли сбил.
— Ударь его еще раз, — попросила Эби механического человека. — Потом вещи мои подбери, и пойдем.
Освин Джек отыскал быстро. Помогли карты и компас в голове.
На самом деле не в голове — кристаллы с информацией находились в его груди, но Джек отчего-то привык считать, что все знания у него в голове, как и… мысли?
Да, мысли.
Они появлялись все чаще.
Иногда простые и понятные. Иногда странные, как та, что ему давно пора принять ванну и побриться…
В ванну ему нельзя, пострадают контактные соединения и смазка. А бриться… Он не сразу вспомнил, что это означает, а когда вспомнил, пришел к выводу, что и это ему ни к чему…
Нужно было искать Эбигейл.
Джек понял уже, что людей настораживает его облик, а потому старался выходить на улицы под вечер. В сумерках он почти не выделялся, а дни проводил в старом храме… он давно уже не бывал в храмах… Или никогда? Но знал откуда-то, что такое исповедь…
